На третий день Петр Иванович почувствовал что-то неладное. Кажется ему, что кто-то ходит вокруг покоса: то как будто ветка хлестанет, то сучок треснет… С ружьем за плечами косить не будешь, но кое-какие меры предосторожности Петр Иванович принял: зарядил ружье крупной картечью и положил на прокос, остальные патроны рассовал по карманам и принялся снова за работу. Машет косой Петр Иванович, поглядывает по сторонам, прокос у него широкий — вполкруга.
Во время отдыха делал вид, что чем-нибудь занят, а сам прислушивался и, поворачиваясь, успевал бросить быстрый взгляд то по сторонам покоса, окруженного таким густым лесом, что в нем никогда не было солнца. Ни одной птицы не было слышно в этом лесу.
В такой неприятной косьбе прошло полдня. Сначала Петр Иванович думал, что около покоса зверь ходит, и, скорее всего, медведь. Петр Иванович, хоть и рано еще было, отбил косу: все-таки металлические удары, испугается зверь. Только бросил он отбивать косу, затрещали сучья в другом месте. Петр Иванович взял сумку, висевшую в тени на березе, достал из-под свежескошенной травы бутылку с холодным чаем и стал обедать. Привалился к березе спиной, наворачивает ржаной хлеб с салом, запивает холодным чаем из бутылки и как будто нет ему никакого дела до того, что кто-то ходит около покоса.
Петр Иванович начал догадываться, что скрадывает его человек. Столько раз он точил бруском косу — звон слышно за километр, удары молотка, когда отбивал косу, еще сильнее, — зверь бы давно ушел.
Собрал Петр Иванович из рядка позавчерашней сухой травы, бросил под березу, лег на живот, и ружье рядом, только руку протянуть. Смотрит, из березняка выходит Алексей Зуйков, мужик с Грязнухи. За плечами — ружье. Лицо у Алексея красное, будто он только что из бани.
— Куда, Алексей Гаврилович, путь держишь? — поздоровавшись, спросил Петр Иванович.
Алексей молча снял ружье, поставил к березе. Движения медленные, как будто он обдумывает каждый свой шаг. Из кармана солдатских галифе, заправленных в дырявые сапоги, достал неполную бутылку самогона, сел, попросил у Петра Ивановича стакан или кружку. Петр Иванович подал кружку, разложил на газете хлеб, сало, огурцы и сел шагах в двух от Алексея. Алексей налил в кружку самогона, бутылку, чтобы не разлилась, долго вдавливал в траву.
— Далековато сел, Петр Иванович, — сказал он, установив бутылку. — Значит, не уважаешь меня!
— Я только что пообедал, — сказал Петр Иванович. Алексей подвинулся к нему вместе с закуской, бутылкой и кружкой. Долил кружку полнее и протянул Петру Ивановичу.
— Выпей.
— Я в жару не пью.
— Во всем, Петр Иванович, у тебя порядок. В выпивке — тоже.
— И тебя я сильно пьяным ни разу не видел.
— Это так, да что толку.
— А какой тебе толк нужен?
— Я вроде пьяным никогда не бываю и трезвым себя не помню. Так все, трали-вали.
Алексей некоторое время смотрел на самогон, похожий на мутноватую воду, осторожно переставил кружку поближе к Петру Ивановичу.
— К тебе иду, Петр Иванович.
— Ты уже пришел.
— Я еще утром пришел.
— Это ты ходил трещал валежником?
— Я.
— Заставил меня отбивать косу раньше времени! — Петр Иванович засмеялся.
— Как так?
— Я думал, медведь ходит.
— Медведь что, человека надо бояться.
— Я с тобой, Алексей, не согласен. Меня ты, конечно, не боишься, так же, как и я тебя.
— Как сказать… Я-то тебя не боюсь, а ты меня должен бояться.
— Ты не страшный, что тебя надо бояться. Бороду кудлатую постриги, надень новые сапоги, галифе можно эти оставить, и сойдешь за жениха первый сорт!
— Ты мне и невесту подыскал? — Алексей в упор смотрел на Петра Ивановича.
— Невесты сами прибегут, как увидят, что на тебе рубашка и сапоги новые!
— Все шутишь, Петр Иванович.
— Не все же время серьезным быть. Ты разве не знаешь, что смех — лекарство от всех болезней?!
— Правда, что ли? — не поверил Алексей. — А я думал, кто часто смеется, тот быстрее старится. Морщин-то прибавляется! Разве не так?
— Не-е-ет, наоборот!
— Живешь и не знаешь, что полезно, а что вредно, — мрачно произнес Алексей. — Выпил бы, Петр Иванович? Что ей стоять — выдыхается!
— Я люблю косить на свежую голову. В лесу человек должен быть трезвым.
— От стакана не опьянеешь.
— А во рту испортишь.
— Ну, тогда я выпью, Петр Иванович. Я, можно сказать, на твоем дне рождения присутствую.