Ей легко рассуждать. Она – первая скрипка. La prima violenza. Такой, как Светка, расфуфыренной, с боевым макияжем а-ля Гойко Митич, обеспечено участие в премьере «Кикиморы»—симфонической поэме Лядова. Поедет с оркестром в Болгарию.
Анна рухнула на диван. Воробья как ветром сдуло. Пусть летит, трус. Захочет жрать – вернётся.
Как вышло, что единственная подруга тоже работает в «Колосе»! На репетициях сидит у самого края сцены, рядом с Максимом. Играет, близоруко согнувшись над пюпитром, и ее взгляд не встречается с моим.
И ладно. Иначе в нем бы отчетливо читалось одно единственное слово.
Лабух!
Лабух!
Лабух!
Глаза заискрились холодным светом звезд, по щеке скатилась комета-слеза. Анна встала, прошла к умывальнику. Надо привести себя в порядок.
Мгновением позже девушка оказалась в щелеобразной уборной. Да, тесно и темно, но зато не на общей кухне! Повернула оба барашка, взяла мыло с керамической раковины и хорошенько прошлась им по лицу, особенно усердствуя в области шеи. Кожа горела, словно ее поливали кипятком из чайника. Ноздрей коснулся запах гвоздики, смешанный с аптечной горечью. При переезде флакон разбился, пришлось перелить в склянку из-под настойки пустырника. Убийственно крепкий запах!
Анна утерлась полотенцем и вздохнула.
Истратила последние капли парфюма для него – «УрфинаДжюса». Дирижера Максима Урфимова, который, потешаясь над собственной говорящей фамилией, называл музыкантов оркестра деревянными солдатами.
Анна против воли улыбнулась, её взгляд потеплел. Посмотрела на дно склянки… Хм… Пожалуй, хватит на пару репетиций.
А впрочем, пустая затея. Она сидит очень уж далеко. Урфимов не оценит аромат. Он вообще не обращает на неё внимания. Почти…
На лбу девушки пролегла складка. Что он сегодня сказал?
Со стороны окна раздалось знакомое чириканье. Анна взяла батон, новая порция крошек заполнила кормушку.
– Представляешь, Воробеич, дирижер заявил, дескать, если хочу остаться в «Колосе», надо больше заниматься сольфеджио. По три-четыре часа! Минимум. Премудрый пескарь, блин. Но… Как это сделать в комнате, где голосами соседей пропитаны даже стены?
Воробей равнодушно клевал угощение. Ему-то ночевать в другом месте. Не ворочаться на диване, слушая ссоры и плач ребенка. Поклевал – и был таков!
Проследив, как акварель неба впитывает черную каплю улетающей птицы, Анна погасила свет. Пора спать. Легла и закуталась в одеяло.
Ночью в соседней квартире аншлаг. Там посещаемость всегда на высоте. Пятница, чтоб её. Вот они – знакомые голоса. Здрасьте, здрасьте! Знакомьтесь, это – Семён Иванович, это – тётя Оля, а это – Дениска.
Теребя пальцами подушку и прислушиваясь к гомону соседей, Анна поджала колени. Музыкант, который ненавидит звуки. Иронично…
Хорошо, завтра нет репетиции. Можно вздремнуть днём.
Она перевернулась на другой бок.
Шум порождает тревогу. Тревога переходит в страх. Страх – неизменный спутник бессонницы.
Бессонница – давняя подружка – похожа на круглосуточный завод. Труд без перерыва на праздники и выходные. Словно ты не лежишь на матрасе, а день и ночь стоишь за станком.
Тем временем за стеной зашипела яичница. Слух подвергся массированной атаке: грохот ложки о сковороду сменили причитания ребенка.
Господи! Да кто вообще готовит в первом часу ночи?
Впрочем, надо отдать хлипкому бетону должное – при стопроцентной проводимости звуков он не пропускает запах. Иначе комната напиталась бы прогорклым маргарином.
Анна взбила подушку, взгляд скользнул по открытому окну, качающимся занавескам. Неужели отсутствие аромата обеспечивает сквозняк? Да, наверняка так и есть. Спасибо сентябрьскому ветру да сногсшибательной композиции гвоздики и пустырника.
Уиии…
Пружины дивана заскрипели под весом девушки. Благо, не впиваются в бока. И на том, как говорится, спасибо.
Скрип снова вернул мысли к последней репетиции. Глаза подернула туманная поволока, пальцы вскинулись, перебирая воздух, словно струны.
Вчера вечером Максим оборвал композицию на четвертом такте и, поправив бабочку, улыбнулся:
–Воробьёва, тембр вашей скрипки… Навеял воспоминания о старой двери. Двери в прошлое. Ну, – его щеки едва заметно порозовели, – когда приезжаешь в деревню к родителям и заходишь в сени. Понимаете?..
Сердце Анны выбило бешеное стаккато. К черту ностальгические метафоры, в словах дирижера она услышала лишь критику.
–Я могу лучше! Честное комсомольское!
Устыдившись собственного порыва, Урфимов пожал плечами:
– Не сомневаюсь, однако на оттачивание материала нет времени. Ваш деревянный солдат пока останется в тылу.