Ратибор.
Тимофей схватил портфель и ринулся прочь.
Домой по-прежнему не хотелось, тем более в таком непотребном виде.
Зайди к Николь, она ведь приглашала!
А что, дельная мысль!
С дурной головой, не в состоянии трезво оценивать собственные поступки, он зашел в подъезд, поднялся лифтом на девятый этаж, позвонил в дверь.
Николь, как и вчера, встретила его в коротком халатике и тапочках-зайчиках. Безупречная, с точеной фигуркой и ослепительно белыми зубами.
— О боже, что с тобой стряслось?! — ужаснулась она. — Заходи быстрее!
Она втащила его в прихожую.
— Выглядишь ужасно. Разувайся. Я чай поставлю. Ванная вот здесь.
Он разулся, умылся, привел в порядок одежду. Выгвазданный пиджак снял и запихал в портфель. Очистить от грязи брюки не составило труда, а рубашка и галстук вовсе почти не запачкались.
Когда он прошел в кухню, Николь орудовала у плиты — что-то варила в кастрюле. Она уже успела разлить чай по чашкам.
— Рассказывай, — потребовала она, не отрываясь от готовки.
Пока Тимофей выкладывал все, что с ним приключилось, она время от времени поворачивалась к нему — понимающе кивала или негодующе качала головой. Его взгляд украдкой перемещался к ее талии, упругим ягодицам, едва прикрытым бедрам, коленям, потом поднимался обратно. Похмелье уступало место почти непреодолимому влечению.
— Я сейчас, — прервала Николь его рассказ, одарила гостя манящей улыбкой и ушла в комнату.
Его взор бесцельно блуждал по кухне.
Краем глаза он заметил: крышка кастрюли на плите шевельнулась.
Сначала он решил, что ему померещилось, но потом…
… снова. Приподнялась. Изнутри блеснуло.
Глаза?
Это западня! Она заодно с НИМИ!
Не подавай виду! Не вздумай!
— Так что было дальше? — спросила Николь, возвращаясь.
Чтобы достать что-то из нижнего ящика, она наклонилась. Из-под приподнявшегося халатика показалась пленительная складка, прикрытая белыми трусиками. Тимофей шумно сглотнул загустелую слюну. Настороженность мигом испарилась.
— Ну, она сказала, карлик потребовал отдать ребенка Ратибору. Какая бредятина, черт… А потом приходил участковый, но толку ноль.
— Если все равно не твой, то почему бы не отдать, — буднично отозвалась Николь, не поворачиваясь.
— А ты из-за той двери точно ничего не… — Тимофей осекся.
Что она только что сказала?
— В чем дело? — спросила она. Как будто обеспокоенно.
— К… к… кажется, у меня телефон вибрирует. В портфеле. В коридоре. Пойду отвечу.
— Возвращайся поскорее. — Она повернулась к нему.
Ее зубы больше не были ослепительно белыми. Они, мать их, ВООБЩЕ не были белыми! Почерневшие пеньки, как у того хихикающего патлатого старика в жилетке!
Пока она смотрела на него, крышка кастрюли вновь приподнялась, и на этот раз Тимофей явственно увидел два немигающих глаза.
Он встал и выплыл в коридор.
Не сходи с ума! У тебя от стресса и похмелья крыша поехала!
А может… и вправду?
Он осторожно приблизился к углу прихожей, выглянул. Напротив из-за угла кухни тоже высунулась голова.
Николь. Только теперь с громадными, мутными, густо-желтыми глазами, прочерченными толстыми красными нитями лопнувших сосудов. Крохотные черные точки зрачков впились в гостя, словно два осиных жала.
— Куда это ты собрался, а, очкарик? — квакающий голос, мало напоминающий человеческий.
Она вынырнула из-за угла и распахнула халат. Синюшные венозные груди свисали до пояса.
— Опять передергиваешь втихаря?! — Выставляя коленями вперед удлинившиеся ноги, похожие на лапки кузнечика, она ринулась к нему. Сиськи свободно болтались, словно толстый мясной шарф.
Тимофей метнулся к двери, выскользнул, захлопнул ее и сбежал вниз по лестнице в одних носках. В логове твари остались туфли и портфель.
По счастью, ключи от дома он всегда носил в кармане брюк. Лихорадочными движениями он извлек связку, воткнул нужный в замочную скважину, влетел внутрь, заперся.
Перевел дух.
Темно.
Опять эта брюхатая образина храпит как паровоз…
Он на автопилоте отправился в ванную — забыл, что там жутко воняет. Хотелось умыться. Смыть с себя все, через что он прошел в последние два дня.
Включил свет. Воняющая рыбой коричневатая гуща заволокла весь потолок. Пульсировала, словно живой организм.
От насыщенного, почти осязаемого смрада желудок тревожно задергался. Взгляд стал самопроизвольно фокусироваться на вздувающихся и опадающих пузырях — уменьшенных копиях лиц беззубых стариков, бородачей, толстух.
— Отдай ребеночка, — страшным хором произнесли они. — Все равно не твой. Ратибор проголодался. Круг замкнулся. Пора.