Столица эмирата возникла перед моими глазами в туманном мареве и заставила серьезно напрячься. Передо мной лежал город, не просто древнейший, не просто прошедший огонь, воду и медные трубы — в первую очередь, он пугал своими размерами, количеством своего населения. Шестьдесят тысяч жителей против десяти тысяч казаков, ровно столько нас осталось, плюс тысяч пять во втором эшелоне. Против нас — не менее двадцати пяти тысяч фанатично настроенных улемами и муллами мужчин, а, быть может, и больше, с учетом постоянно подходивших из провинции пополнений. По-моему, у моего атамана немного снесло крышу от успехов. Он съел пахлаву из рук бухарца Ишмахаммада, не различая мерзкого вкуса предательства или, что еще хуже, заблуждения.
— Слава золотой Бухары осталась в прошлом, — откровенничал посол эмира на вчерашней встрече. — Открытие кафирами пути в Индию вокруг Африки с каждым годом роняло нашу роль в торговле с Европой. Все меньше золотых мискалей — все больше засыпанных арыков, разрушающихся стен, рабов и влияния улемов. Мы оказались в порочном круге: наш единственный покупатель — это Россия, а между тем, в медресе богословы учат ее ненавидеть! Они тратят уйму времени, обсуждая, как надо мыть руки, ноги, лоб и затылок, как по заповедям религии надо сидеть, ходить, лежать, спать и т.д., в то время как страна клонится к упадку. Что дальше? Мой эмир очень просвещенный человек. Его отец восхищался вашим падишахом, великим Пьётром, тоже проводил реформы. Его сын, Хайдар, мой повелитель, точно такой же. Давайте станем союзниками — вы поможете нам, мы поможем вам. Эмир не станет убегать в Самарканд, как ему советуют люди шейх-уль-ислама. Он останется в своей летней резиденции в надежде на ваш сердечный визит, генерал.
По моему мнению, нам продавали дерьмо в золотой обертке. Но Платов думал иначе. Он потребовал от диванбеги, чтобы Бухара встретила нас открытыми воротами, и Ишмухаммад не возражал.
— Город вас ждет, генерал, — уверил атамана посланец эмира.
Атаман отозвался с едкой иронией:
— То-то вы мира захотели, стоило моим молодцам вас картечью с верблюдов причесать! Что сардары эмира позабыли на хивинском берегу? — он кивнул на меня. — Сотник мой штабелями покойничков у Чарджуя складывал.
— Это была ошибка, Матвей Иванович, — прижал посол руки к груди. — Наша армия не против вас выступила, против Мерва. Все вышло случайно… Как говорят русские, худой мир лучше доброй ссоры.
— Мир — это хорошо, — кивнул Платов. — Цитадель вашу, Арк, сдадите?
Ишмухаммад замялся, стрельнул глазами направо-налево. После чего рассыпался в заверениях в полной покорности. Но все поняли правильно. Полномочий сдавать внутреннюю цитадель ему никто не давал.
Эти воспоминания промелькнули передо мной рваными кадрами, когда я мрачно разглядывал город. Не знаю, что было на уме у нашего командира. Быть может, он нарисовал себе картину, как мы победоносно вступаем в столицу очередного азиатского ханства-эмиратства, но, когда я со своей сотней оказался перед входом в город, перед изрядно траченными временем воротами с двумя фланкирующими башнями, когда я увидел темный крепостной коридор с уходящим к сердцу города ущельем улицы, рука сама собой затормозила коня. Ворота были открыты — заходи не хочу. Из толстых стен, окружавших шахристан, торчали, как иголки ежика, толстые бревна, вскарабкаться по которым наверх не составило бы труда. Но что нас ждет внутри этого прожорливого чудовища по имени Бухара?
— Атаман спрашивает, почему вы стоите, как идолы, перед открытыми воротами? — примчался ко мне платовский ординарец.
Как ему объяснить, что я чувствую себя креветкой-криль, которую готов всосать гигантский кит? Чувство тревоги не просто било в набат — оно взбесилось, схватило под уздцы моего коня и потащило назад.
— Вперед! — через силу отдал команду я своей сотне.
Мы въехали в город как похоронная процессия.
Подковы цокали по булыжнику, высекая искры, лошади оскальзывались на мостовой — настолько неровной, что, наверное, возницам, проезжавшим здесь на арбах приходилось крепко стискивать зубы, чтобы не лишиться языка. Галечный черноморский пляж казался мне ровнее, чем это недоразумение от местных дорожников.
Миновав пару кварталов, мы очутились в районе мусульманского кладбища, прижавшегося к фрагментам полуразобранной внутренней стены, уже второй по счету. То ли мое мрачное настроение, то ли вид захоронений, то ли абсолютное безлюдье, давящее на психику, вызвали у казаков нехорошие разговоры. «Попрятались, гады, жди беды», — такие мысли лезли в голову у всех.