— Не зевай-догоняй! — крикнул я денщику, перепрыгивая через дергающееся в агонии тело и врываясь во внутренний дворик медресе.
В одной руке у меня был кинжал, от которого уже прилично досталось не одному бухарцу, а в другой — бесполезный, разряженный пистолет. Сменить его времени не было — только успевай поворачиваться! Из расположенных по периметру двора жилых комнат бурсаков повалили озверевшие семинаристы исламских курсов, книжники с острым железом в руках.
— Уходим! — крикнул я немногим проникшим в медресе вместе со мной. Мгновенно оценив обстановку, понял, что надо уносить ноги и воссоединиться с большей частью отряда — с такой толпой нам в рукопашной не совладать.
Что-то будто стегнуло меня бичом по икре правой ноги и точно ударило палкой чуть ниже подколенной чашечки правой. Я закачался и мог бы упасть, если бы меня не подхватил Муса, в один прыжок оказавшись рядом со мной.
— Сотник ранен! — заорал он что есть мочи.
На его крик откликнулась чуть ли не вся Особая сотня. Теперь уже пришел черед студентов спасаться кто может — через разбитую дверь во двор забегали с жутким гиком все новые и новые казаки и, выкрикивая «за Василича!», не щадили никого. В воздухе замелькали клинки, брызги крови разлетелись во все стороны, снова загремели выстрелы…
— Что там с ногами, Муса? — окликнул я денщика, не решаясь самому взглянуть на раны.
Татарин, продолжая удерживать меня за пояс, склонился.
— Пуля, — удивленно выкрикнул он. — Вскользь прошла, бинтовать надо, кровища так и хлещет!
Я почувствовал, как закружилась голова, но взял себя в руки.
— Надо — значит, бинтуй! Я зачем вам сумочки с набором для первой помощи придумал?
Муса осторожно меня отпустил, я покачнулся, но устоял на ногах. И сразу почувствовал, как крепко охватывает икру повязка из ткани.
— Надо отступать обратно на площадь, — решил я и, хлюпая набежавшей в сапоги кровью, двинулся не торопясь на выход.
Первый раунд городских боев мы не то чтобы проиграли, но точно не выиграли.
Раны оказались пустяковыми, но доставляли неудобство. Я ходил теперь прихрамывая на обе ноги и опирался на свою шашку-бухарку вместо костыля. Увидев мою ковыляющую походку, бывший командир, полковник Астахов, не удержался от подколки:
— Ходишь как утка!
Командный состав собирался на большой совет, затеянный Платовым, в пригороде Бухары, в тенечке от купы огромных чинар, чьи ветки и листва образовывали нечто вроде гигантского шатра. Кто-то из атаманских денщиков сообразил расставить грубо сколоченные скамейки, чтобы полковники могли присесть. Не один и не два заявились на совет ранеными. В том числе и Астахов.
— Корежит, — согласился я. — Тебе тоже, Емельян Никитич, смотрю, досталось⁈
У начальника 4-го Донского плечо было плотно замотано бинтом с бурыми пятнами, рука висела на перевязи, а распухшая кисть хранила следы сильного ушиба — не иначе как досталось железной шишкой на гибкой рукояти, опасного оружия, которое местные называли батик, или нагайкой со свинцовым шариком. За два дня жестоких городских боев мы хорошо познакомились с бухарским арсеналом колюще-режуще-рубяще-ударного. Например, с топориками-балта, которые, вроде как, носят за поясом и служат для указания на сан и звание, но, если их бросить умелой рукой, могут только так вышибить мозги. Что и случилось со молодым Степаном, погибшим вчера, когда мы защищали занятый квартал вокруг хауза. Мне невольно на ум приходила мысль: не стоит поминать Смерть, бледная с косой такого не спустит. Парень выжил после укуса гадюки, чтобы сложить голову на улице Бухары, которая и не думала сдаваться, но медленно, но верно склонялась перед силой русского оружия. Еще день, и мы приступим к осаде или штурму Арка. В этой драчке многие отличились, и моя сотня была не на последнем месте.
— Досталось — не то слово, Петр Василич, — в тоне Астахова слышалось уважение, и это было приятно, в отличие от его рассказа. — Натолкнулись на закрытые ворота внутри города — какой-то караван-сарай, чтобы ему пусто было. Пушку подтащили, вышибли, а за ней все арбами забито. Ну, повозки нам только в помощь — из-за них отлично вышло пулять по толпе. Еще единорогом гранату бросили, улицу расчистили от бесноватых. Пошли дальше и попали в квартал к жидовинам…
— К иудеям? — удивился я, но потом вспомнил про бухарских евреев, отлично себя чувствовавших при советской власти в Узбекистане, а потом, с распадом СССР, разбежавшихся кто куда.