— Крепостица дырявая, вашбродь, — доложили мне отправленные вперед казаки. — Стены саженные, по углам подразвалившиеся башни. Узкий проход для караванов. Засада! С полверсты до нее. Всадников видать. Похоже, нас поджидают.
Доехал до поворота, осмотрелся. При первом же взгляде на «крепостицу» у меня возникло дежавю — десятки раз виденный мини-караван-сарай. Эти гады оседлали старую караванную тропу, воспользовавшись трудами древних. Красавчики — сам бы так поступил.
— Всем отдыхать, только скалы выше осмотреть. Скорее всего лихие братья оттуда успели свалить, но чем черт горный не шутит.
Осмотр показал брошенные позиции, осколки стекла и пятна крови. И тропы, уходящие вверх — почти незаметные, пробитые скорее всего козлами, но доступные горцам. Моджахеды, алле, Кремль на проводе!
— «Духов» будем ждать, — неосторожно буркнул я, слезая с коня.
— Духов? — удивились унтер-офицеры с Рербергом в придачу. — А ведь похоже! Вон как нарисовались вдали.
Группа всадников отделилась от крепости темными тенями и направилась в нашу сторону.
— Одного меня оставьте, — сказал я, передавая поводья Мусе и усаживаясь на корточки.
Казаки переглянулись, Рерберг вскинулся, его потянули за рукав. Я остался один посреди пыльной тропы, набитой за века вьючными лошадьми. Справа виднелся огромный провал — вроде пологий, но начни сползать лошадь, костей не соберешь, когда до дна доберешься. Внизу, практически под ногами, плавал туман.
Всадники остановились от меня в метрах ста, лишь один продолжил движение. Подъехал ко мне на дрянной лошаденке с побитой спиной. Худая, горбатая, вислоухая, она выглядела заморенной клячей.
— Тебе бы, ходжа, лошадь сменить, — встретил я насмешкой по-арабски горбоносого горца с пронзительными умными глазами и в зеленой чалме, недвусмысленно свидетельствующей, что ее носитель побывал в Мекке. Бородой зарос по самых глаз, но вроде ухоженная.
— Азмуддин-ходжа, — представился горец, привычно усаживаясь на корточки рядом со мной, с одобрением оценив мою позу.
— Пьётр-юзбаши,– представился я.
— За своего аргамака, иноземец, ты возьмешь 70–100 золотых тилле на кабульском базаре, а за моего «кадагани» не заплатишь и танга. Не найдешь, его продают исключительно в горы. Только с четырех лет приучают ходить по вершинам. Зато потом лучшего ходока для наших перевалов не найдешь. Ему не нужна тропа — было бы куда ногу поставить, — легко изъясняясь по-арабски, поведал мне горец. — Как я понимаю, ты за проход платить не будешь?
Афганец правильно оценил мой критический взгляд в сторону его лошади.
— Есть те, ходжа, кто привык расставаться с деньгами, а есть те, кто их только берет. Мы платим одной лишь кровью и сталью, вождь.
— Называй меня маликом, чужестранец (3), — нахмурился ходжа. — Я догадался, что золота от тебя не дождешься. Что скажешь о плате за кровь? Ты ее взял — по законам шариата надо заплатить.
— Ты называешь кровью пару царапин? — почти нагло, с точки зрения местных нравов, усмехнулся я.
Ходжа сердито засопел.
Пришло время прийти ему на выручку, спасти лицо, не пролив ни капли крови.
— Как смотришь, малик, на состязание? Я выставлю бойца, ты — своего. Если победит мой, мы проходим. Если победит твой, обсуждаем твои условия. Нам нет нужды брать жизни друг у друга, согласен?
Пока мы беседовали, к нам подтянулись и мои казаки, и воины-горцы. Они подъезжали по двое на одной лошади. Тот, кто ей не правил, имел за плечами два-три фитильных ружья. И у всех за плясами торчали клинки разной длины. Наряженные в высокие бараньи шапки, саланги не особо отличались от обитателей пустынь Аму-Дарьи — схожие кафтаны, широкие брюки, единственное отличие — сдвижные козырьки из жесткой кожи, которыми они закрывали лицо от косых лучей солнца. Между прочим, удобная штука, я бы Платову сообщил, да уже не с кем.
— Покажи своего бойца, — с нескрываемым интересом попросил малик.
— Кузьма, подойди!
Появление Назарова проняло даже невозмутимого ходжу.