— Сделаем, — повторил он и весело добавил. — Этот караван-сарай на совесть укреплен. От полка смогем отбиться. На башни по углами и по периметру крыши людей расставлю.
Подъехавший к нам поближе Козин внимательно прислушался к моим распоряжениям — он-то был в курсе, с какими гостинцами мы вернулись — и не удержался от вопроса:
— А чего, Вашбродь, верховые, что нам по пути попались, глазенапы свои повылупляли, да и сбегли? Думал, заварушка буде…
— Сбегли и сбегли, — отмахнулся я. — Баба с возу, кобыле легче! Людям отдыхать.
Отдал поводья аргамака подскочившему Мусе и отправился в свою комнату. В арочной нише, за которой скрывалась дверь в девичью обитель, отирался Кузьма. Махнул ему рукой, призывая к колодцу в центре двора караван-сарая, скидывая на ходу черкеску, насквозь пропотевший бешмет и еще более потную нижнюю рубаху.
— Слей мне!
Назаров, ни слова не говоря, набрал воды и помог мне ополоснуться по пояс.
— Ух, хорошо!
Я растерся рубахой, скинул ее и бешмет на руки Кузьме, надел черкеску на голое тело и вернул на место снятый на время мешочек с бесценным грузом. Туда, где висел ранее снятый на время крест и оставленный на месте кисет с донской землей.
— Слугам отдай, чтоб постирали. Утром чтоб все было как новое, — великан послушно, по-совиному угукнул. Я кивнул на арку, где он караулил. — Что там? Слезы-сопли?
— Не! Ругаются.
— С чего б им ругаться?
— Бабы! — как о чем-то само собой разумеющимся прогудел Кузьма.
Я досадливо крякнул и направился в девичью комнату.
Из-за деревянной двери доносились спорящие голоса на повышенным тонах.
Зашел, не утруждая себя предупреждающим стуком.
— Что за спор, а драки нет? — окликнул девушек с порога, удивленный, что в меня не полетели подушки.
Раскрасневшаяся Марьяна сдунула с лица мешающую прядь и, нисколько не удивленная моим появлением, обвиняюще ткнула пальцем в Зару.
— Вот!
Что означало ее «вот!», понять было непросто. Персиянка совершенно утратила свой прежний вид шамаханской царицы. Лицо заплаканное, опухшее, но в глазах поселилась какая-то решимость вместо привычной ласки взора.
Да, персиянка превратилась в натуральное пламя. Стенала, жаловалась на жизнь и… обвиняла. Не так она себе представляла судьбу наложницы геройского юзбаши.
— Где роскошь гарема? — возмущалась она, подтверждая аксиому, что женщина всегда способна соорудить из ничего шляпку или скандал.
— Эээ…
— Где фонтаны с банями? — последовали новые обвинения. — А чернокожие слуги с опахалами? Ларцы с драгоценностями⁈
При этих резких, брошенных мне в лицо словах я вздрогнул и тронул рукой мешочек на шее. Не дай бог прознает…
— Марьяна! Разве таким, как мы, не нужен свой дом, где можно свить гнездо? — апеллировала к подруге персиянка, заламывая руки как дешевая актрисулька. — Походная жизнь не для меня!
Казачка с ней была целиком согласна, во всем поддерживала, плескала, так сказать, бензинчику в костер. Женская солидарность она такая… Одинаковая во все века.
— Зара, чего же ты хочешь? — устало спросил я, поверженный на лопатки совместными усилиями. Толку спорить: гарема точно обеспечить не смогу, вместо хамама могу предложить лишь колодец во дворе караван-сарая, что касается негров-рабов, то тут уж точно извиняйте — я за свободу и дружбу народов. Что ж тут поделать — идеалы юности не вытравить никаким попаданством!
— Пристрой меня наложницей в гарем местного хана или важного кази. В крайнем случае, в дом богатого купца, — виновато попросила меня Зара с щемящей тоской в прекрасных глазах. — Дай за мной приданое. Я не хочу в Индию. Хочу остаться в Кабуле.
Мысли заметались. Что-то многовато сразу на меня навалилось.
Вот это номер… Было обидно. Только недавно кувыркались в постели, и тут такое… Наложницей⁈ На лицо — цивилизационный конфликт. Если девушка просит… А вдруг она беременна? Я конечно, был опытным в любовных делах — все-таки целая жизнь прожита. Но и тут бывают осечки.
Посмотрел на Марьяну, кивнул ей в сторону выхода.
— Что думаешь? — поинтересовался я, когда мы вышли во двор. — Не обидят тут девушку? Мы уйдем, а вдруг у нее семейная жизнь не задастся?
— И что? — пожала плечами казачка. — В муслимской вере жене очень легко довести мужа. Скажет ей три раза «ты разведена» — и все, свободна. Приданое остается ей, калым тоже. Советую дать три тысячи тилла золотом. Заберет их и уедет домой.
Нефига тут себе правила… И расценки. Да на три тысячи тилла можно несколько лет со всей семьей жить припеваючи. Но в целом ислам оказался, очень продуманным на предмет будущих алиментов. Никто их тут взыскивать не собирался — плати сразу вперед, детям есть на что жить.