На расстеленном куске плотной ткани меня ждал полностью готовый кинжал в ножнах — все, как я просил, до предела минималистично. Никакой серебряной или золотой проволоки, сложной чеканки в отделке ножен или рукояти из буйволиного рога. Только латунные, чтобы не ржавели, накладки на ножнах — нижняя с шариком, — и единственное украшение из рубина в массивном навершии, моя маленькая слабость, мое воспоминание. Под ножнами прятались вторые, маленькие — для подкинжального ножика из простой стали. Такой горцу заменяет вилку.
Я обнажил кинжал, полюбовался игрой узоров на стали, совершенством хищной формы обоюдоострого клинка с одним прямым долом, почувствовал его отличный баланс, проделав несколько знакомых с детства упражнений.
— «Клинок надежный, без порока; булат его хранит таинственный закал — наследье бранного востока», — процитировал по памяти я строчки Лермонтова, чувствуя переполнявший меня восторг.
Булатник, хоть и не понял ни слова, одобрительно качал головой, довольный произведенным эффектом. Протянул мне гвоздь и полоску шелковой ткани, показав одновременно на индийский меч-кинжал на моем боку.
— Попробуй! Маленькая рукоять твоего тальвара придает жесткость твоему запястью, усиливая рез и силу удара. Им ты легко разрубишь ленту, но не новым кинжалом. Зато с гвоздем он справится без проблем.
С лентой я даже связываться не стал — зачем мне в бою рубить шелковые платки? Вернул ее мастеру, положил гвоздь на колоду, примирился и сильным ударом рассек мягкое железо. Кинжал легко прошел проверку, удар не оставил ни малейшей выщербленки на лезвии.
— Дай мне, уберу появившееся пятнышко, чтобы выглядел как новый, и свой поясной ремень — поставлю колечко на ножны, чтобы носить было удобно, — протянул руку мастер.
Пока он заканчивал работу, прошелся по его мастерской. Около примитивного горна обнаружил нечто странное: на привычной холстине лежали пулелейка, кусочки свинца, несколько готовых пуль и — совершенно непонятно зачем — толченое стекло в старой треснувшей пиале из Китая с выпуклыми узорами в форме цветов.
— Мастер, ты и пулями занимаешься?
Оружейник неожиданно смутился.
— Попросили. Не мог отказать.
— А зачем стекло?
— О, в нем-то вся тонкость. Я помещаю его внутрь пули! (3)
Я уже было хотел задать вопрос «зачем?», но тут же сообразил и сам. Ведь передо мной ни много ни мало спецбоеприпас — средневековый аналог пули «дум-дум». Такой «гостинчик» наделает страшные раны, попади он в человеческое тело.
Воображение включилось. Я тут же представил себе своих бойцов, штурмующих, к примеру, укрепление с бойницами. Удар пули в ее створ, разлетающиеся мелкие осколки, вопли врагов, чьи глаза серьезно пострадали… Непременно, просто архиважно сделать мастеру заказ на несколько сотен, а то и тысячу таких пуль нужного калибра…
Мысли мои вдруг приняли неожиданный оборот. А для кого, собственно, предназначена эта разрывная пуля, которую вижу перед собой? У нас вроде мир теперь в ханстве хивинском, уж не зреет ли в городе заговор, не успел Мамаш-хан подписать с нами договор о вассалитете? И кто или что тогда его цель? Это требовалось непременно установить.
(1) Ясырька — захваченная казаком в полон басурманка.
(2) Винград — прилив в казенной части орудия, часто отливался в виде виноградной грозди или шара для удобства управления орудием.
(3) С таким боеприпасом русские врачи столкнулись именно в Хиве во время ее штурма в 1873 г.
Глава 3
Царское Село, 11 июня 1801 года.
Лето в Петербурге и его окрестностях в одна тысяча восемьсот первом году выдалось переменчивым, точно капризный нрав молодого императора. То жара, то быстрые грозы. Случился даже град. Сырость периодически пробирала до костей, влага с Финского залива оседала на окнах Большого дворца Царского села, стирая с них очертания пейзажа парка. Внутренние покои, однако, дышали теплом, пропитанным ароматом свежего воска, которым натирали паркет и, едва уловимым, запахом фиалок — любимых цветов государыни.
В одном из кабинетов, отделанном строго, без лишней позолоты, что подходило отцу, покойному Павлу Петровичу, но с явным стремлением к простоте и функциональности, сидел молодой император Александр. Его лицо, обычно такое бледное, с застывшей на нем маской спокойствия, сейчас было сосредоточено и даже немного напряжено. Он слушал докладчика — военного министра Вязмитинова. Сергей Кузьмич был человеком новым на этом посту, которому только предстояло вдохнуть жизнь в министерство, созданное вместо Военной коллегии.