– Как это голые? – Я чуть не поперхнулся холодцом из хвостов.
– Здесь дети! – вспыхнула Лида. – И при чем тут комсомол? Это болезни роста. Юр, рассказывай дальше…
– Ну я у Ильича и спрашиваю, – продолжил Батурин, – что же нам теперь делать, отец родной?
– В загс, батенька, решительным шагом в загс!
– Это правильно! – хмуро кивнул Капустинский и подлил себе крепчайшего, почти черного чая.
Сосед был одинок и сурово печален. Куда вместе с младенцем делась его молодая жена Даша, еще месяц назад хлопотавшая на кухне, никто не знал, да и он сам, кажется, тоже не догадывался. Смылась с вещами и дитятей как не было, даже записку не оставила. Загадочные слова взрослых о том, что двадцать пять лет разницы не фунт изюма, лично мне тайну исчезновения молодой матери не объяснили. Но осведомленный Мотя, ожив после касторки, шепнул:
– Хахаля себе нашла помоложе!
Когда Башашкин снова и снова по просьбам трудящихся пересказывал свой сон, удивительно точно подражая знаменитой ленинской картавинке, застолье покатывалось со смеху. Но тетя Валя потом все-таки проговорилась: они расписались, так как после смерти Елизаветы Михайловны дядя Юра остался, по документам, в комнате один, и чтобы его не вычеркнули из очереди на улучшение жилищных условий, надо было прописать на метраж еще кого-нибудь, лучше – жену, а это без штампа в паспорте невозможно. Оказывается, все эти годы тетя Валя была зарегистрирована в квартире на Овчинниковской набережной, но обитала на Малом Комсомольском с дядей Юрой, а с бабушкой Маней жил Жоржик, оформленный совсем в другом месте у свой бывшей жены. Вопрос: зачем взрослые сами себе создают трудности и потом их героически преодолевают? Непонятно. Короче, пришлось расписаться. Больше всех радовалась бабушка Маня, она всегда грустила, оттого что ее старшая дочь после развода с первым, ненормальным мужем, много лет живет в смертном грехе.
– Почему в смертном? – недоумевал я. – От этого умирают?
– Да нет же… Просто прелюбодейство – это грех.
– Ты ж, теща, с Жоржиком тоже нерасписанной жила! – поддел дядя Юра.
– Так он женатый был…
– А что такое прелюбодейство? – встрял я, вспомнив законную супругу Жоржика Анну Кирилловну, изможденную старуху, посетившую поминки в бабушкиной комнате.
– Мал еще! Вырастешь – узнаешь, – окоротила мою пытливость бдительная Лида.
– Горько! – поднял рюмку Тимофеич.
– Горько! – подхватил Нетто.
– Горько! – высунулся Мотя из туалета, где поселился после приема касторки.
И молодожены привычно чмокнулись губами, жирными от лосося.
Так что чудеса иногда случаются.
Сталенков появился у нас в классе внезапно: перевели из другой школы, где от него рыдали все без исключения преподаватели, а завуча как-то на скорой увезли в больницу. Но у директоров, оказывается, есть такая договоренность: если какой-нибудь шалопай переутомил педагогический коллектив, его (не коллектив, конечно, а шалопая) переводят в другую школу, когда же и там от него устанут, – в третью… Потом, через пару лет, он может вернуться назад в знакомые коридоры, к отдохнувшим учителям и продолжить путь к знаниям. Главное – дотянуть до тех пор, когда «горе педсовета» загремит в колонию или поступит, окончив восемь классов, в ПТУ, а там уже рукой подать до армии, где из любого раздолбая сделают человека, как из Ивана Бровкина в исполнении актера Харитонова, которого обожает Лида.
Итак, однажды посреди второго урока открылась дверь и вошла директор школы Анна Марковна по прозвищу Морковка. Ростом она с некрупную пионерку, но очень строгая, а голос как у диктора Левитана, если бы тот родился женщиной. Волосы полуседые, коротко стриженные и стоят на голове бобриком, видимо, от нервной работы. В правой руке она всегда держит длинную линейку, чтобы, патрулируя этажи, ловко щелкать по лбу особенно расшалившихся детей. Если во время урока Морковка входит в класс, значит, случилось нечто из ряда вон выходящее: разбили стекло, подожгли корзину с бумагой в туалете или, как недавно, сперли горн из пионерской комнаты. На следующий день его нашли на школьном чердаке в куче хлама. Никто не признавался. Тогда Анна Марковна объявила, что передаст духовой инструмент как вещественное доказательство в милицию, там в специальной лаборатории быстренько выяснят, кто злоумышленник, ведь он просто не мог удержаться, чтобы не дунуть хоть разок в горн, и в мундштуке осталась преступная слюна, а она, как и отпечатки пальцев, у каждого гражданина неповторима.