В самом деле, в газете «Вечерняя Москва» на последней странице внизу печатались объявления о разводах, напоминали они сообщения о чьей-то незначительной смерти и были обведены рамками потоньше, чем некрологи. Наш сосед дядя Коля Черугин после ужина, надев на нос очки и развернув газету, любил, как он выражался, поковыряться «в чужом постельном белье», приговаривая:
– Так-с, так-с, а теперь посмотрим, кто там у нас разбегается? Александра Ивановна, ты не поверишь, Колтуновы разводятся!
– Может это не наши Колтуновы, другие какие-то? – спрашивала лежачая супруга со своего пухового постамента.
– Наши! Слушай: «Колтунова Агния Сергеевна, проживающая по адресу: Ново-Басманная, дом 12, квартира 7, возбуждает дело о разводе с Колтуновым Терентием Львовичем, проживающим там же. Дело подлежит рассмотрению в Бауманском районном нарсуде…» Наши, к бабке не ходи!
– А я, когда они еще только расписывались, сразу поняла: не сживутся. Накапай мне ландышевой настойки, голубчик!
Елена Васильевна тогда в сердцах крикнула: «Осотина, если не разведешься, будешь последней дурой!» – и ушла, хлопнув дверью, а я выждал и выскользнул из фонда с «Серой Шейкой».
– А ты что там делал? – подозрительно спросила Ирина Анатольевна.
– Книжку выбирал, – ответил я, придав лицу выражение бездумной радости, какое появлялось у моего полугодовалого брата, если над ним потрясти погремушкой.
– Ах, ну да… Иди!
Вскоре в поведении Осотиной появилось что-то новое, какое-то рассеянное недоумение, растерянное смущение, но коллеги, особенно Нонна Вильгельмовна, подбадривали ее, хвалили, убеждали, что поступает она правильно. Однажды в школу ввалился высокий военный с красным набрякшим лицом, он пошатывался, источал винное марево и нетвердым голосом спрашивал, где тут у нас кабинет литературы. Срочно вызвали с уроков физрука Ивана Дмитриевича и учителя труда Марата Яковлевича, они, взяв под руки, силой вывели неположенного гостя за ворота. Вскоре я заметил, что в библиотеку стал часто захаживать лысый учитель математики Карамельник, напоминавший кота, который бродит, сужая круги, вокруг розетки со сметаной. Однажды, снова забытый в фонде, я услышал их странный разговор:
– Ирочка, в математике минус на минус дает плюс. Почему бы нам с вами не сложить наши одиночества?
– Ананий Моисеевич, если вы застоялись, как боевой конь, могу вас утешить: скоро придут практикантки, и вы сможете размяться не хуже, чем в прошлом году.
– Ирочка, то было глупое увлечение. А к вам у меня серьезные чувства!
– И давно?
– С того момента, как вас увидел!
– О, и восемь лет вы хранили свои чувства, как военную тайну?
– Вы мне не верите?!
– Ананий Моисеевич, не заставляйте меня повторять ответ Татьяны Онегину.
– Но вы же никому не отданы! Наоборот…
– Как знать…
И тут появился я с «Королевством кривых зеркал» в руках.
– А почему у вас, Ирина Анатольевна, дети в фонде хозяйничают? Непорядок! – скрипучим голосом удивился Карамельник.
– А это не ваше дело, коллега! – ответила она, обворожительно улыбнувшись.
…После летних каникул, первого сентября, отбыв торжественные речи и выслушав напутствия, мы впервые отправились не в свой привычный класс на последнем, малышовом, этаже, а в кабинет литературы на третьем. Но сначала ждали, пока уведут первоклашек. Они таращили испуганные глаза, дичились, сбивались в кучу, так как не умели еще ходить парами. Ольга Владимировна, наша первая учительница, хлопотала вокруг своей новой мелюзги. У меня даже мелькнуло какое-то ревнивое чувство: вот так четыре года каждый день, за исключением воскресений, праздников и каникул, она объясняла нам новый материал, вызывала к доске, знала про каждого все что только можно, радовалась нашим успехам, огорчалась из-за неудач, и вот, пожалуйста, у нее теперь другая ребятня, совсем желторотая, даже еще без звездочек на форме, их примут в октябрята только к 7 ноября. А мы вроде как теперь чужие, отрезанные ломти. Видимо, заметив на наших лицах эту укоризну, она улыбнулась, приветливо помахала нам рукой и повела наверх в бывший наш класс робких первоклашек с астрами и гладиолусами в руках.
«Куда учителя каждый год девают такую прорву цветов?» – подумал я.
Мы приуныли в ожидании перемен: осведомленный Вовка Соловьев нашептал, что русский и литературу у нас будет вести теперь Морковка. Она стала повелительницей школы летом, и на митинге ее представлял родителям наш прежний директор Павел Назарович, и делал он это как-то без восторга. А маленькая шустрая Норкина, еще в мае работавшая обычной учительницей, за лето словно подросла и приосанилась, став неспешно-величавой. Все, кроме примерных зубрил, вроде Козловой, затосковали: одно дело, когда предков в школу вызывает простой преподаватель, и совсем другое – директриса, да еще такая дотошная.