– Ну что встали, как бараны?! – трубным голосом прикрикнула на нас Иерихонская. – Марш в кабинет литературы, сидите там тихо и ждите!
Мы поднялись на третий этаж, зашли в класс, где стояли новенькие столы с горизонтальной пластиковой поверхностью, а не до слез знакомые парты с наклонными зелеными крышками и ненужными отверстиями для чернильниц. Мы все давно уже писали перьевыми авторучками, а некоторые везунчики (в нашем классе только Соловьев и Ванзевей) перешли на импортные «шарики». Чем они удобны? Во-первых, не надо заправлять чернилами каждый день, стержня хватало надолго, а во-вторых, и это главное – они оставляли на бумаге след одинаковой толщины, как ни дави. И в прошлое ушли учительские упреки: «Почему пишешь без нажима в нужных местах? А где волосяные линии? Чистописание забыл? Могу напомнить после уроков!» Я, конечно, завидовал счастливчикам, но вскоре мы поехали в гости к Люсе Шилдиной, маминой подружке по пищевому техникуму. Они жили в новом доме возле Сокольников, а ее муж часто ездил в командировки за границу и пил только ирландскую водку, напоминающую по цвету нашу старку Тимофеич, пока жены вспоминали молодость, помог ему уговорить литровую бутылку, но потом страшно ругался, называя заграничное пойло сивухой. Уходили мы с подарками: Лиде досталась розовая шапочка для душа, Тимофеичу – зажигалка с прозрачным резервуаром для газа, а мне (о чудо!) – шариковая ручка с кнопкой: нажал – пишущий кончик высунулся наружу, еще раз надавил – спрятался. Шура, увидев ее у меня, вздохнула и зачем-то вспомнила вслух слова своей мамаши: «Настоящий мужчина тот, кто умеет делать подарки!» Но я сделал вид, что не понял намека…
Тем временем в Москве в металлоремонтах появились особые кабинки, там пронзительно пахло химией и за стеклом сидели специалисты, в основном нерусские дядьки, и заправляли опустевшие стержни. Сначала они тонкой спицей выдавливали крошечный шарик, размером с маковое зернышко, потом через наконечник, потянув на себя рычаг, закачивали свежую пасту, но та в отличие от «родной», заграничной, была пожиже, так как изготавливалась, по выражению Башашкина, на Малой Арнаутской. И если, не дай бог, в кармане ручка переворачивалась, она протекала, пропитывая подкладку синей жижей, отстирать которую до конца было невозможно. Стоило это удовольствие десять копеек.
…Мы вошли в класс, расселись, как на прежнем месте, и стали ждать, озираясь и разглядывая новое помещение. Над учебными стендами на белой штукатурке лазурью была нарисована голова усатого Горького, вокруг нее, словно спутник по очерченной орбите, неподвижно летел гордый Сокол с крыльями коротенькими, как у шмеля, а снизу на них, свернувшись кренделем, взирал посрамленный Уж. А еще выше красовалась алая надпись:
Безумству храбрых поем мы песню…
Слева от входа висел наш стенд «Гайдаровцы», заботливо принесенный с четвертого этажа и прикрепленный к стене… Ожидание затягивалось, Витька Расходенков уже начал от безделья плеваться жеваной промокашкой через стеклянную трубочку, а Галушкина успела настучать учебником по голове Калгашникову: Андрюха ей нравился. Ванзевей подсел за стол третьим к Обиход и Коротковой, а выпендрежник Соловьев развлекался с надувной жвачкой, сначала в его толстых губах появлялся розовый пузырь размером со сливу, потом он постепенно увеличивался, а достигнув величины дыньки «колхозницы», оглушительно лопался. Вот тут-то и вошла Осотина.
Она, как сейчас помню, была одета в серую твидовую юбку чуть ниже колен, голубенькую трикотажную кофточку с выработкой по вороту, из выреза выглядывал кружевной воротник белой блузки, а из рукава – краешек носового платка. С тех пор чередовались только цвета юбок, кофточек и вязь кружев, но стиль не менялся. Лишь однажды, ненадолго, у нее появились розовый мохеровый свитер с большим воротником, вельветовый жакет с удивленными плечами, клетчатая «шотландка», а главное – новая прическа, примерно такую же делает себе Лида, когда до нее снова доходят слухи о неугомонной Тамаре Саидовне из планового отдела, охмуряющей Тимофеича. Отец каждый раз дает честное партийное, что все это наветы, а маман кивает и не верит.
В ту пору в глазах нашей учительницы замелькало веселое отчаяние. Отправленный в гастроном после уроков, я видел, как на Бакунинской, в скверике под набухшими тополями, ее встречал усатый гражданин в импортной шляпе с узкими полями и длинном светлом плаще, перетянутом поясом. Ухажер протянул Ирине Анатольевне букетик ландышей, она понюхала, улыбнулась, сделала какой-то совсем девчоночий книксен, а потом двумя пальцами сняла с его плеча липкую лузгу от лопнувшей почки, и они пошли в сторону Гаврикова переулка. Не под ручку, как ходят супруги, не обнявшись, как гуляют влюбленные, а просто касаясь друг друга плечами и никуда не торопясь.