За парадом всегда следует демонстрация трудящихся. Но начинается она гораздо раньше: с самого утра из ворот предприятий выходят посланники трудовых коллективов с красными флагами, транспарантами, портретами вождей, букетами бумажных цветов и движутся в направлении Кремля. На окраинах праздничный поток еще небольшой, но в него, как притоки в Волгу, постоянно вливаются все новые и новые делегации, и по нашей Бакунинской улице идет уже плотная колонна, едва вмещающаяся в проезжую часть, по краям держат строй дежурные с повязками – «правофланговый» и «левофланговый». За Разгуляем выставлены железные барьеры, чтобы толпа не выплеснулась на тротуары. Из репродукторов несутся торжественные песни:
Но посланники разных предприятий под гармошки, аккордеоны и гитары горланят что-то свое, не очень подходящее к моменту, кто-то – «Катюшу», кто-то – «Огней так много золотых на улицах Саратова», кто-то – «Подмосковные вечера», кто-то – «Летку-енку»… Все это сливается в праздничный гул, нарушаемый командами громкоговорителя:
«”Физприбор”, не растягиваться!»
«Бауманцы, прибавить шаг!»
«Пищевики, выше наглядную агитацию!»
На тротуарах с обеих сторон стоят длинные столы, накрытые белыми скатертями, там продают лимонад, бутерброды, выпечку, пирожные. Кое-где сияют на солнце глянцевыми боками огромные самовары: горячий чай особенно полезен в ноябре, когда уже холодно, а порой кружатся в воздухе снежинки, которые индейцы называют белыми мухами. Из колонны к лоткам выбегают проголодавшиеся демонстранты, а потом торопливо догоняют своих, схватив в охапку пакеты и бутылки для всего коллектива. Но Тимофеичу (он регулярно участвует в шествиях от своего завода «Старт», за это полагается отгул) экономная Лида заранее режет бутерброды, а согревается он прихлебывая из своей манерки казенный спирт.
Раньше отец часто брал меня, маленького, с собой в колонну и всю дорогу нес на плечах, изредка, чтобы отдохнуть, пересаживая на своего друга наладчика Пошехонова. Я ехал, свесив ноги, и размахивал красным флажком. Временами из динамика вырывались разные оглушительные призывы:
– Да здравствует Советская армия – верный страж завоеваний социализма, оплот мира во всем мире! Ура!
– Ура-а-а! – отвечала тысячеголосая колонна.
И я тоже в восторге кричал «ура», а так как по малолетству не выговаривал букву «р», у меня получалось: «Ув-а-а-а!»
Потом я подрос, научился произносить «р», зато отцу стало трудно везти на себе сына до самого Кремля, и однажды он подсадил меня к Ленину. Огромная голова Ильича, сделанная, видно, из папье-маше и покрашенная серебрянкой, ехала на колесной платформе, а толкали ее четыре крепких парня в динамовской форме. Так я прокатился до Красной площади и проследовал мимо Мавзолея, а там на трибуне стояли в ряд руководители страны. Вожди были все с красными бантами на лацканах, в одинаковых плащах и шляпах, они приветливо махали нам руками, а маршалы с золотыми погонами отдавали народу честь. Мы снова кричали «ура» от радостной близости начальства, и я испытывал такое же чувство восторга, как на елке в Колонном зале, когда оказался рядом с бородатым Дедом Морозом, тот погладил меня по голове и угостил конфетой «Ну-ка отними!».
Потом стройная колонна, обтекая с двух сторон пряничного Василия Блаженного, превратилась сначала в толпу, а потом в отдельных людей, устремившихся в метро «Новокузнецкая», к круглому зданию выстроилась длиннющая очередь, как к Мавзолею. В переулках демонстрантов дожидались автобусы и грузовики, в них складывали флаги, транспаранты, портреты основоположников, а телегу с головой Ленина прицепили к полуторке и увезли куда-то на хранение до следующего шествия.
Но мы с Тимофеичем не стали стоять в очереди к метро, а пошли в гости к бабушке Мане на Овчинниковскую набережную, где нас ждал свежий кекс, меня – бутылка вишневого крюшона, а Тимофеича – маленькая бутылочка водки, именуемая мерзавчиком.