— А вы куда, если не секрет? — спросил Михмат, задетый бывалостью попутчика.
— Пока еще не знаю…
— Интересно живете! Как «Летучий голландец»?
— Без руля и без ветрил. Планового хозяйства на службе хватает. Говорят, ваш сосед от поезда отстал?
— Да, заплыл далеко! Он смешной, этот Павел. Замуж меня позвал, — улыбнулась студентка. — Я ответила: мне восемнадцати еще нет…
— Наглец! — вставил отчим. — А вы, Зоя Борисовна, прямо загордились!
— А кто такой Симон? — спросила она и отпрянула от ревущего мрака внезапного тоннеля.
В коридоре стало темно, но тут же включили колеблющийся желтый свет.
— Святой, наверное, — предположил Михмат и ласково пригладил Зоины волосы, взметенные порывом, на что она сердито тряхнула головой.
— Михаил Матвеевич, Симон был апостолом, — поправил Добрюха.
— А какая разница? — удивилась девушка-паж.
— Примерно как между инженером и главным инженером, мадмуазель! — улыбнулся вольный курортник. — Как я завидую вам, будете французский изучать! Лямур-тужур… Нас только немецкому учили: хенде хох!
— Петр Агеевич, я читал про Новый Афон в энциклопедии, — ревниво заметил Михмат, — там ничего нет про келью апостола.
— В какой энциклопедии?
— В Большой советской.
— То-то и оно! — грустно улыбнулся Добрюха. — У Брокгауза есть.
— Ребенку всю эту религиозную белиберду знать не обязательно! — строго возразил отчим и обнял Зою, словно защищая. — Вы-то, вижу, верующий! — он кивнул на золотой крест.
— Скорее уж, оглашенный.
— Оно и заметно. Где служите, если не секрет? У нас в НИИ электроники за ношение предметов культа по головке не погладят. Следят за атеистическим воспитанием кадров.
— Ну, во-первых, я на отдыхе. Во-вторых, я служу в организации, которая, как и церковь, отделена от государства…
— Ого, это где же?
— В Центросоюзе. По снабжению.
— Грибы-ягоды собираете?
— Не только. Мелкие городские услуги. Обувь у ассирийцев чистили? Наши люди. А в-третьих, ваша падчерица давно уже не ребенок, — усмехнулся снабженец, — и знает гораздо больше, чем вы думаете.
— С чего вы взяли, что Зоя — моя падчерица? — обиженно спросил крючконосый, нервно поправляя дымчатые очки.
— Имеющий глаза да увидит, имеющий уши да услышит, — ухмыльнулся Добрюха.
Поезд вырвался на свет и снова помчался вдоль синего моря.
— О! Подъезжаем! Поторопи маму! — Михмат быстро открыл купе и подтолкнул туда Зою, но я успел ухватить взглядом складчатое женское тело, выпирающее из розовой комбинации. Да, мамаша у них в теле!
— Аникин, одурел! — сердито крикнула она и с силой задвинула дверь.
— Я слышал, в кооперации очень хорошо зарабатывают? — после неловкого молчания спросил электронщик.
— Бывает. Ферапонт Головатый в свое время самолет для фронта купил. Упаковал сто тысяч и Сталину отправил.
— И никто не спросил, откуда столько деньжищ?
— Спросили. Пасечник он был, а мед всегда в цене.
— Кучеряво живете! — буркнул Михмат и скрылся в своем купе.
Поезд шел все медленнее, за окном толпились покатые зеленые горы с провалами ущелий и подпалинами камнепадов, под колесами громыхали ажурные железные мосты, переброшенные через сухие разветвленные русла, сохранившие посередке еле заметные ручейки. Иногда вровень с окном парила чайка, она летела некоторое время рядом, косясь на меня круглым глазом, а потом перед очередным тоннелем взмывала вверх.
— О, этот юг, о, эта Ницца! — Петр Агеевич облизнул сухие губы. — Увидеть и опохмелиться!
— В Новом Афоне стоим десять минут, — предупредила, появившись, Оксана. — Кто за чай не расплатился?
Снабженец поманил проводницу и дал ей целый рубль, отвергнув сдачу:
— Детишкам на молочишко.
— Ой, спасибочки!
— У тебя пивка случайно нет?
— Да вы шо! Откуда?
Я стыдливо впихнул ей в руку потную мелочь. Мы медленно ехали мимо той самой Пцырсхи, из-за которой я стал на всю жизнь «Пцырохой». Станция уместилась на берегу бирюзового озера в зеленом ущелье, в промежутке между тоннелями. Чуть ниже, с плотины падал широкий пенистый поток, и там, как всегда, толпились отдыхающие, подставив лица прохладной водяной пыли, переливающейся всеми цветами радуги. Каждый год я старался не пропустить этот белый, резной, напоминающий постройки ВДНХ, павильон. Машинист, верно, знал, как нравятся здешние красоты пассажирам, и всегда замедлял ход: любуйтесь на здоровье!
Вообще, на Кавказе все выглядит роскошно, каждая станция и санаторий вроде дворца, наверное, наше государство нарочно делает так, чтобы любой труженик раз в год, приехав сюда, мог почувствовать себя настоящим вельможей. У нас же в Подмосковье все по-другому. Например, платформа Востряково, где находится наш лагерь «Дружба», — это просто бетонные плиты, не очень-то ровно уложенные, затем укатанные сверху асфальтом и огражденные водопроводными трубами, сваренными в три прожилины. Касса там размером с дачный нужник. А здесь что ни станция — узорчатое белоснежное чудо!