— А вообще-то, делайте что хотите.
Я вдруг почувствовал, что устал или, скорее, мне все надоело, что мне не хотелось ничего, кроме этой женщины, но теперь слишком поздно, ничего не поделаешь. Я поднялся к выходу из деревни сменить часового, не ожидавшего меня там увидеть. Я сел на его место; увидел высохшие суровые горы, редкие кустарники и чахлые деревца, зеленый, лесистый противоположный южный склон, обжигающее солнце в зените, в воздухе витал запах мяты и тимьяна, напомнивший мне прямо посреди камней и скал волосы Мирны, у которой оказалась широко раскрытая промежность женщины, вытянувшейся на столе; непонятно, почему я не убил ту женщину, почему я не убил Мирну, почему два раза я пощадил Зака, почему я торчу здесь в богом забытой дыре в ожидании какой-то все более далекой войны, а настоящей войны так и нет, нет той жестокости, которой мне хочется; и тогда я свернулся калачиком в своей норе, словно ящерица.
Во второй половине дня я пришел в себя. Видимо, напряжение боя подействовало на меня сильнее, чем я предполагал, я сожалел о своей дурацкой выходке, понимая, что совершил ошибку, которая, вероятно, будет стоить мне собственного авторитета, моего престижа как бойца, не говоря уже о мести Зака. Я знал, что рано или поздно либо я должен буду его убить, либо он убьет меня. Странное, почти нереальное ощущение: вся эта история с Заком ради какой-то обыкновенной бабы, которую, в сущности, я сам хотел трахнуть. Я чувствовал, что я — на грани, что надо отдохнуть, мне хотелось снова обрести крышу и винтовку, увидеть летящих чаек в предрассветном небе. Я дождался солдата, который, по правилам, должен был сменить часового, и спустился, спросив у него, прислали ли нам нового офицера; оказалось, еще нет. Значит, я по-прежнему командовал отрядом негодяев. Я прошел через деревню, не встретив ни одного из своих, и заскочил в наспех сооруженный штаб, где находилась рация. Там я застал еще одного из назначенных вместе со мной командиров, который тут же выпалил, что одобряет мое поведение и что недопустимо насиловать мирных граждан. Я сразу заткнул ему рот, сказав, что сделал глупость, и он странно на меня посмотрел. Я сменил тему: что-нибудь новое передали по рации? Ничего, наверху по-прежнему идут бои, сдаваться они не собираются, они невесть откуда получили подкрепление.
Выйдя из штаба, я наткнулся на прогуливающихся двух моих людей и спросил у них как ни в чем не бывало, что они сделали с жителями, они ответили, что через некоторое время отпустили их. Похоже, они на меня особо не сердились. Я на них тоже. Я спросил, не попадался ли им Зак, они ответили, что не понимают, о ком идет речь.
Когда я поднимался по улице, у меня возникло ощущение, что я играю в каком-то фильме, что я — скверный актер в роли некоего персонажа, а роль ему не подходит. Деревня — совершенно неестественная декорация, солдаты и оружие казались смешными и несуразными. Кто-то играл в карты на увитом зеленью крыльце дома, кто-то спал, голый по пояс, притулившись около фонтана, прямо на земле. Дальнее эхо боев, временами доносимое до нас ветром, будто звучало с пластинки, раздавалось плохой, нарочитой, испорченной записью.