Молоденький оторопело смотрел на меня, его широко раскрытые глаза были в нескольких сантиметрах от моего лица, он никогда не узнает, что произошло и почему ураган снарядов не пощадил его. Хорошо еще, что Зак — никудышный стрелок и не смог различить меня в темноте. Я представил себе этих людей: каждый напряжен, прикован к своему автомату, всматривается во тьму из-за кустов, им не оставалось ничего иного, кроме как ответить из оружия на две очереди — мою и Зака. Я отпихнул труп молоденького, в его горле еще булькала кровь. Минут пять мы все неподвижно стояли в полной тишине и слушали, как ночь возвращается к своему обычному ритму, чтобы убедиться, что кроме нас на данном отрезке долины не было никого.
Все это выглядело особенно абсурдно и глупо: упав в траву, я вдохнул теплый запах свежей мертвечины, в хижине лежали только еще не остывшие трупы, у которых наверняка руки связаны, а на глазах — повязка. Меня встряхнул тоненький дребезжащий голосок, шедший из кармана: то ли ангела-хранителя, то ли моего подсознания. Я вытащил портативную рацию, болтавшую без умолку как сорока.
— Вы захватили? Вы захватили? Вы захватили? Прием.
Я нажал кнопку ответа.
— Нет, ложная тревога. Прием.
— Что? Вы что, издеваетесь? Прием.
Я не знал, что ответить.
— Здесь ни души, долина чистая. Прием.
— Вы должны были дойти до дороги. Займите боевую позицию и ждите. Конец связи.
Займите позицию. Через час рассветет. Я обшарил карманы убитого, забрал его документы и три безделушки, мы все равно не могли взять его с собой. Скорее всего, похороним на обратном пути.
Тем временем ко мне подошла вся оставшаяся группа, они, наверное, услышали, как я говорил по рации с кем-то из потустороннего мира.
Я негромко продолжал разговор как ни в чем не бывало. Двое парней затащили труп внутрь хижины.
— Ладно, двигаемся вперед, дорога должна быть где-то рядом. Теперь они наверняка нас поджидают. Расходимся на два фланга, по берегам ручья. Там должен быть мост или насыпь. Если что-то увидите, сразу залегаете в укрытие и ждете. Остальные идут прямо за нами и подходят.
Я пошел по левому флангу, ни слова не говоря про хижину. Поискал глазами Зака, но тот как сквозь землю провалился. Мы снова карабкались в постепенно рассеивающейся тьме, склоны долины проступали яснее. Мы разошлись как можно дальше друг от друга и продвигались под покровом ночи в траве и кустарниках. Страх внезапно исчез, он пропал вместе с прекратившимися очередями. Занималась заря, и нам не надо было сражаться в темноте. Внутри я ощущал спокойствие и ясность. Это я его убью.
Через полчаса марш-броска показалась дорога, она надвое перерезала долину большой серой преградой. Высокая десятиметровая насыпь, внизу — черный круг, тоннель, под которым течет река. Я задумался о том, как нам нужно действовать. Ни на дороге, идущей вниз вправо, ни на той, что поднималась влево, не было ни души, на насыпи — тем более. Там шла разбитая узкая горная дорожка, не похожая на автотрассу между населенными пунктами, которую нам описывали. Полоса чуть шире тропинки.
Окружающие нас долина, ручей и кусты посерели. Заря будто вставала с земли вместе с испаряющейся росой; температура воздуха постепенно повышалась, чувствовалось, как влажный мягкий жар заполоняет долину. Горы вокруг по-прежнему стояли черной высокой стеной. Мы все расположились в укрытии лицом к дороге и стали ждать; глаза слипались, я засыпал и просыпался раз десять за пять минут. Я лег за густым зеленым кустом, похожим на акацию, светлеющим каждую минуту под рассветными лучами и переходящим от черного цвета к серому и нежно-зеленому. День занимался туманный и уязвимый, вместе с рассветом начался птичий концерт, чириканье, шорохи. Какого черта мы здесь делаем? Я вынул прицел из рюкзака и приладил его на винтовку, потом обозрел горы и небо. Ребята лежали в траве за кустами, кто-то спал, кто-то — в том числе Зак — глядел назад в ожидании подкрепления. Я навел сетку прицела прямо ему на лицо, у него отросла длинная щетина, под глазами — синяки, он больше не улыбался. Он тоже кемарил, на пару секунд закрывал глаза, потом открывал. Мне было достаточно чуть шевельнуть пальцем, лежащим на металлической планочке, и конец — сначала ему, потом мне, наверняка суд и расстрел, но я не боялся. Я ласкал его лицо окуляром, на него попал солнечный зайчик, я видел, как он задремал; я тоже был измотан, стал вспоминать, снова подумал о Мирне, городе, заграждениях, ночном купании; я перевел взгляд наверх правее к южному склону, обрывистому и каменистому, заросшему соснами и кустарниками. Я следил за соколом, а может, какой-то другой птицей; она летела достаточно низко, на уровне середины склона вдоль гор, она будто плыла на спине в небе над долиной. Описывала какие-то волшебные круги, возвращалась, улетала. Небо над ней начало синеть; я подумал: как хорошо, должно быть, там, в вышине, ощущать, что твои крылья парят в тающем росистом тумане, спокойно искать добычу, следуя ветру. Каждую секунду я ожидал увидеть, что одним движением она спикирует на змею или грызуна, но она, похоже, никуда не торопилась, наблюдала, а может, смотрела на нас, и тогда я сказал себе, какого лешего, какого лешего, Зак, мы-то уже несколько раз помирали, и я выстрелил, птичья голова разлетелась вдребезги, и она упала кровавой кометой.