Усталый, со взмокшей от пота шеей и грудью, вернулся он в грот, чтобы утолить жестокий голод и жажду холодным пивом. Никогда еще не был Улисс столь прекрасен и столь желанен для бессмертной Калипсо, как сегодня… Ночь была уже на пороге, и, возлежа на дорогих мехах, она, не испытывающая усталости, жаждала его крепких рук, поваливших двадцать пять деревьев.
Так трудился Улисс три дня.
А Калипсо, восхищенная удивительной силой героя, которая сотрясала остров, помогала ему, принося в своих изнеженных руках веревки и бронзовые гвозди. По ее же приказу отложившие свое изящное рукоделье нимфы ткали крепкую ткань для паруса, который должны были надувать благоприятные ветры. Почтенная домоправительница' наполняла мехи крепким вином, готовила богатую провизию, рассчитанную на трудный путь. Меж тем плот был почти готов: хорошо пригнаны бревна, сделано возвышение, над которым поднялась мачта, вытесанная из сосны, но крепкая и гладкая, как слоновая кость. Каждый вечер, сидя на скале в тени деревьев, Калипсо созерцала труд удивительного конопатчика, – который яростно стучал молотком и радостно пел песни гребцов. А легкие на ногу нимфы, уклоняясь от работы, потихоньку приходили на берег и, прячась за деревьями, смотрели блестящими от вожделения глазами на смертного, который гордо и в одиночестве строил на пустынном берегу свой плот.
IV
Рано утром четвертого дня Улисс закончил обтесывать весло, которое оплел ольхой, чтобы лучше отражать натиск волн. Потом для балласта принес земли и отполированных морем камней, с нетерпеливой радостью прикрепил к верхней рее сшитый нимфами парус и при помощи рычага, прилагая нечеловеческие усилия, покатил на тяжелых бревнах-катках огромный плот к пенящейся волне. Мускулы его напряглись, вены вздулись, казалось, сам он сделан из бревен и веревок. Когда часть плота закачалась на волне, Улисс воздел к небу блестящие от пота руки и возблагодарил бессмертных богов.
И вот, когда сооружение плота было завершено и близился благоприятный для отплытия вечер, великодушная Калипсо повела Улисса к прохладному гроту через луга, поросшие фиалками и анемонами. Своими божественными руками искупала она его в перламутровой бухте, умастила чудодейственными эфирными маслами, надела на него расшитую шерстью красивую тунику, накинула ему на плечи непромокаемый плащ и усадила за стол, уставленный самыми полезными и изысканными земными кушаньями, чтобы герой мог утолить свои голод. Улисс, спокойно и молчаливо улыбаясь, с терпеливым великодушием принимал нежные заботы Калипсо.
Потом, взяв волосатую руку Улисса и с удовольствием ощущая появившиеся на его ладонях мозоли, богиня повела его па берег, туда, где бревна крепко сколоченного плота тихо и ласково лизала волна. На поросшей мхом скале они немного передохнули. Остров, как никогда, был безмятежно красив, море, как никогда, было сине, а небо – ласково. Ни свежая вода Пинда, испитая в тяжком походе, ни золотое вино с виноградников на холмах Хиоса не были столь приятны, как этот насыщенный ароматами воздух, созданный богами для богини, которая им дышала. Вечная свежесть деревьев, проникая в сердце, казалось, просила, чтобы стволов их коснулись ласковые пальцы. Все звуки: журчание ручейков, текущих среди трав, шум набегающих на песчаный берег волн, пение укрывшихся в тени густых ветвей птиц – уносились куда-то ввысь и, исполненные гармонии, напоминали священную музыку далекого храма. Великолепные цветы ловили рассеянные лучи солнца. От тяжести плодов во фруктовых садах и хлебов, созревших в полях, казалось, остров вот-вот уйдет на дно морское.
Сидя рядом с Улиссом, Калипсо тихонько вздохнула и заговорила с улыбкой:
– О благородный Улисс, у меня нет сомнений, что ты уедешь. Тобою руководит желание вновь увидеть твою Пенелопу и нежно любимого Телемаха, которого ты оставил на руках у кормилицы, когда Европа пошла войной на Азию, и который теперь, должно быть, сжимает в своей руке грозное копье. Ведь старая любовь, у которой глубокие корни, всегда дает цветок, пусть даже грустный. Но скажи, если бы в Итаке не ждала тебя твоя супруга, которая днем ткет, а ночью распускает сотканное, и не тосковал по тебе твой сын, устремив неустанный взгляд на море, покинул бы ты, о самый хитроумный из мужей, мир и покой этого острова, его изобилие и неземную красоту?