Твой организм может разучиться лечиться до конца, и тогда ты лишишься возможности кушать жирные окорока навсегда.
Навсегда.
Перепуганный такими перспективами Малыш-медвежонок стал прислушиваться к себе и понял, что у него и самого уже начались первые признаки этого самого страшного: тяжесть и тянущая боль каждый раз, когда он ел особо жирную рыбу или оленя. Ничего смертельного. Ничего, о чём нельзя забыть, переключившись на что-то другое. Но ведь у Большого Медведя всё начиналось точно так же.
В общем, Малыш-медвежонок начал искать “здоровую пищу”. Не то, чтобы он собирался питаться только ей: но всяко лучше умерить свои аппетиты и иногда баловаться вкусняшкой, чем забыть о ней на всю жизнь. Малыш-медвежонок о вкусняшке забывать не собирался.
Как оказалось, Большой Медведь тоже. Вроде бы они вместе с Малышом-медвежонком выяснили, какую еду можно есть старшему из них, чтобы не болеть. Даже нашли вкусную: бамбук, жасмин и османтус даже Малышу-медвежонку нравились, но он специально их не трогал, понимая, что добыть их можно только у перелётных челноков, летающих к пандам, а если младший медведь будет на эти запасы налегать, то Большому Медведю их не хватит и придётся довольствоваться опостылевшей невкусной корой и выменяным у Братца-крыса ржаным зерном, которое в глотку-то медведям не лезло.
Да только все труды и старания были напрасными. Старшой придерживался диеты – Умный Грач сказал, что это называется именно вот так, – лишь когда живот болел. А едва его слегка отпускало, как сразу брался за своё. Уж сколько и Умный Грач, и Малыш-медвежонок увещевали Большого Медведя, сколько объясняли, что надо ещё пару недель подождать после того, как отпустит, а затем только пробовать “чуть-чуть” и снова на диету, Большой Медведь ни в какую. Головой кивал, говорил, что понимает, но каждый раз делал одно и то же.
Долго ломал Малыш-медвежонок голову, как бы ещё помочь Большому Медведю. Пока не понял, что тот с Бодипозитивным Свином сдружился. Хряк всё науськивал старшого. И науськивал бы дальше, если бы однажды младший не подкараулил бы того меж двух сосенок.
– Слышь, рыло свинное. Ещё будешь к Большому Медведю ходить и ему свои байки затирать про то, что надо себя принимать таким, какой ты есть, я тебя сожру.
– Не сожрёшь, – ехидненько ответил свин. – Я жирный. А жирного тебе нельзя.
– Ради такого дела – можно, – убедительно тряхнул головой Малыш-медвежонок.
Видать, достаточно убедительно, ведь Бодипозитивный Свин в гости к Большому Медведю больше не ходил. Но передышка была лишь временной: Большой Медведь как-то прознал о разговоре и обиделся. Он считал, что не малому, который сам та ещё неблагодарная свинья, решать, с кем старшим общаться. И хоть Малыш-медвежонок считал себя правым, возразить ничего Большому Медведю так, чтобы тот не обиделся ещё больше, не удавалось. Пришлось лапой махнуть и понадеяться, что старший проявит немножко ответственности.
Вот только оказалось, что ответственным Большой Медведь умел быть только по отношению к другим, но не к себе. Ему было легко отказаться от кролика, чтобы накормить Малыша-медвежонка, когда тот был маленьким. Но совершенно не под силу отказаться от кролика, чтобы спасти себя от боли.
В общем, Малыш-медвежонок просто смирился с тем, что время от времени Большой Медведь нарушал диету. В целом, он же никому особо не мешает. Это ведь ему плохо. Но ведь он взрослый, это так. Это его жизнь. Да и певчие птицы без синкопы уже не могли исполнять нормальный джаз.
Однако жизнь на месте не стояла, и однажды Большого Медведя скрутило по полной программе. В самом прямом смысле слова. Беднягу будто бы невидимый великан брал двумя руками, а затем выжимал, словно тряпочку. Старшой кричал от боли. Громко. Очень громко. А ведь Малыш-медвежонок знал, насколько терпелив его собрат: в последний раз он так орал лишь когда случайно зацепившись когтем, вырвал его с кровью. И то, замолчал уже через минуту: только мычал при каждом шаге и иногда грязно матерился.
Но не в этот раз. В этот раз его крики раздавались долго. Половину ночи. Это не ирония и не преувеличение. Ровно половину. И не потому, что затем Большому Медведю стало менее больно. Просто он вымотался. Устал кричать. Мог только стонать.