Здесь я, конечно, покривил душой. Мне всегда было трудно стрелять в живого человека. Приходилось долго настраиваться и заставлять себя против воли. Я не стал заостряться ещё на этих мелочах, а объяснил более обтекаемо:
— «Запара» в том, что я стреляю именно в человека. Не в мишень, не в манекен, а в живого, мать его, тёплого и дышащего человека. Он мыслит, чувствует, кого-то тоже, вон, любит, наверное. Не смотря на все его отвратительные поступки и деяния. На все его ужасные преступления, за которые он достоин смерти. И ведь это не я решил, что он достоин того, чтобы умереть. Но мне приходится его убивать. Понимаешь, убивать! Прекращать в нём всё это движение крови, мыслей, чувств! А кто я такой? Почему мне разрешено отнимать жизнь, пусть самую ничтожную?! Я будто в долг беру у своей жизни. И долг растёт неотвратимо. Копится, не снижаясь, обрастает процентами и пухнет. И расплата в конце неминуема и неотвратима. И там некому будет объяснить, что я лишь выполнял волю чужих людей. Их-то руки чисты! А я весь в дерьме!
— Там, это где? — насторожилась тревожно ведьма.
— Там, — повертел я неопределённо пальцем, указывая вверх. — На высшем суде.
— Перед Богом что ли? — выгнула она бровь и стало непонятно, стебается она или хочет искренне проникнуться.
— Не важно, перед кем. Я не знаю, кто там. Бог, Аллах, Ктулху или высший разум вкупе с инопланетянами. Может, и нет никого. Но я чувствую, просто уверен, что так просто мне это не оставят. Дел я уже наворотил, теперь судорожно размышляю, как отвертеться ещё при жизни. Я думаю, выход есть. Я его всё время ищу, нащупываю в тёмном лабиринте мыслей. Иногда почти нахожу тонкие лучики света, потом понимаю — не то, но близко. Я ищу. И когда найду, смою с себя всю свою навязанную вину и успокоюсь. Тогда и тебя сам к себе жить позову. И будем мы жить долго и счастливо!
— Ищи тогда быстрее, — достала ещё одну сигарету Татьяна. — А то другие подсуетятся, пока ты тут сопли будешь размазывать по поводу мифической вины и призрачной расплаты. И выходы искать из трёх сосен. И прогонят тебя из кресла ссаными тряпками без персональной пенсии и привилегий. С волчьим билетом в народное хозяйство.
— В смысле? — нахмурил я лоб.
— Коромысле! Я ж не в вакууме работаю. Коллеги вокруг. Судачат, треплются. А я ненароком слушаю, хоть они и стараются при мне много не болтать. Только бабы есть бабы, а мужики и того хуже бывают.
— И что говорят?
— Много разного, интересного.
Я не стал выказывать нетерпение, а взял паузу, потянувшись к пачке и зажигалке. Сейчас она сама не выдержит и поведает всё более обстоятельно, чем, если бы я принялся её пытать и вытягивать сплетни допросом. Я изучил нюансы её психологии и знал привычки и вкусы. Она не любит, когда её перебивают и задают много наводящих вопросов. Это сбивало ведьму с хода повествования и раздражало. Лучше дать ей самой степенно высказаться и выговориться. И это сработало.
— Говорят, что ты взял привычку общаться с теми, кого собираешься казнить. И проводишь там время подолгу. Вот они и думают, о чём там можно так долго говорить? И главное, зачем?
Я пожал плечами, будто хотел показать, что проблемы нет, дело житейское и из-за такой ерунды не стоит ломать голову ни ей, ни досужим глазастым сплетникам. Оба мы понимали, что это далеко не ерунда и не мелочь, но всё-таки начальник пока я, и мне решать, с кем, о чём и сколько разговаривать. Ведь, по сути, я ничего противозаконного не делаю?
— Поговаривают, ты заставляешь их с собой общаться против воли. Лезешь им в души. Треплешь нервы. Выводишь из равновесия. Доводишь чуть не до самоубийства или сердечного приступа. Они думают, что ты не хочешь пачкать руки и стараешься сделать так, чтобы они умерли естественным путём или наложили на себя руки. А истязания и доведение до суицида — это уже реальная статья.
— Пора нам колонию перепрофилировать в издательство фантастических романов. Материала — горы. И кто ж такие у нас фантасты доморощенные?
— Да хоть наш начмед. Или Калюжный. И даже Павлов к их мнению прислушивается и разделяет. Не говоря уж о младшем составе. Там вообще такие басни распускают, что даже девчонки в канцелярии смеются. Мы на обед все вместе ходим, так они таких «страшилок» нарассказывают, что ни в какие ворота. И, главное, сами понимают, что бред услышали и бред передают, а остановиться выше их сил. Чем гадливее басня, тем с большим жаром её обмусоливают…
— Чем невероятнее ложь, тем скорее в неё поверят… — задумчиво сообщил я в унисон.
— Точно сказал! — согласилась Татьяна.