Мама закатила мне скандал вселенского масштаба, когда узнала о моих отношениях с Кираном, хотя я пыталась объяснить ей, почему так вышло. Хотя сначала она сама
всячески поощряла наше знакомство – ибо Киран мог все починить дома, был, по
её мнению, "далеко не урод, в отличие от них всех здесь", был человеком
"революционных корней" и работал с утра до вечера без выходных (тоже "в пример им тут всем").
Она никак не могла простить Кирану (хотя он и не нуждался в её прощении, ибо был ни в чем не виноват!) того, что у него не было диплома: как ни старалась я объяснить ей, что получение высшего образования само по себе – ещё не гарантия подлинных человечеких качеств, достойных уважения и делающих людей счастливыми, и что в здешних условиях получить высшее образование представителю угнетенной общины, выросшему в рабочем
гетто, было почти так же невозможно, как для горьковского Павла Власова. Таким людям можно было заниматься только самообразованием, дипломов не дающим. Я приводила в пример Лидера, закончившего все лишь среднюю школу и тем не менее – человека семи пядей во лбу, но это не производило на маму впечатления:
– Он хоть достиг чего-то в жизни. У него два дома есть, он книжки публикует! А этот твой бездомный питекантроп..
Так значит, достичь чего-то в жизни, по мнению этой пламенной сторонницы
коммунистических идей, – это иметь два дома? Вот этого я понять никак не могла. В рассуждениях мамы, на мой взгляд, начисто отсутствовала логика. Казалось, что если бы я назвала черное черным, мама стала бы непременно уверять, что это – белое, и наоборот. Сначала она отвергала идею моего чувства к Ойшину, о котором я не очень распространялась, но как-то раз упомянула ей:
– Такие люди все – с нарушенной психикой! С ними лучше не связываться!
А теперь она же ставила в вину Кирану, что тот не просидел в британских застенках так долго, как Ойшин: "Вот Ойшин твой – настоящий революционер! А этот никчемный тип даже в тюрьме не сидел как следует!"
Как следует?!
За последние месяцы мама умудрилась превратить нашу скромную, но относительно
счастливую жизнь в сущий ад. Я вспомнила, как до её приезда, когда бы нам с Кираном ни было трудно, мы не отчаивались и находили эмоциональную разрядку в том, чтобы подшучивать даже над самыми отчаянными ситуациями. Собственно говоря, это-то качество мне в нем так и понравилось. Рядом с ним было легко на душе, – что по здешней жизни было просто необходимо как кислород. Какие бы проблемы ни возникали, Киран никогда не паниковал.
– Don't you worry yourself about it, love , – повторял в таких случаях он. И мы вместе решали, как с этим справиться. Острые шуточки над своими же проблемами превращались для нас в своего рода спортивное состязание, после которого на
душе становилось светло. Мы знали, что что бы ни случилось, рано или поздно мы справимся со всем,если не будем паниковать – и что "никто не даст нам избавленья, ни бог, ни царь и ни герой" соответственно.
Мама, в отличие от нас, паниковала при одной только мысли о том, что что-то идет не так, как надо, – и сразу же, ещё не зная всех фактов, начинала обвинять в этом прежде всего тех, кто был ближе всего. Раньше, до встречи с Томом, и я сама была такой же, причем даже не замечала этого за собой, просто жизнь была намного тяжелее и неприятнее от этого. Я попыталась объяснить маме, что очень многое в наших жизнях зависит от того, как мы подходим к решению проблем и под каким углом мы на них смотрим, но это не произвело на нее никакого эффекта.
Скоро я должна была потерять работу – в результате массовых сокращений в нашей фирме, что, казалось бы, должно быть совершенно неудивительным для любого человека, знакомого с основами марксизма и с теорией периодических кризисов капиталистической экономики. Скверным было не столько это, сколько то, что меня никуда на новое место не возьмут – потому что незадолго до этого я забеременела. Ну и что ж, разве я нарочно так подгадала? Или разве будущий ребенок в этом виноват? Однако мама, в прошлом отличница университета марксизма-ленинизма, не нашла ничего лучшего, чем обвинить в потере работы… меня саму. И пилила меня с того самого дня без устали ежедневно: " Ты ничего в своей жизни не достигла. Я на тебя такие надежды возлагала, столько всего в тебя вложила, а ты…."
Когда же я, доведенная почти до истерики, но по-прежнему не подававшая вида, спрашивала у неё, чего же именно я могла и должна бы была достичь, но не достигла,
мама терялась. Она начинала говорить про академическую карьеру, которую я могла бы сделать в родной России – однако замолкала, когда я указывала ей на то, что с тех пор произошло с обоими моими институтами и во что они превратились, как невозможно было бы работать в них тем, кто до сих пор рассматривает мир с марксистских позиций, что гуманитарная академическая карьера в сегодняшней России противоречит провозглашенному самой же ею владению "двумя домами" как критерию жизненных достижений (хотя для самой меня это вовсе не показатель), – и что это именно она, мама, буквально выставила меня за порог, когда я вернулась домой через несколько лет, проведенных за границей, с твердым намерением остаться жить и работать в родном городе, -со словами "Ты здесь жить не сможешь, тебе ТАМ будет лучше."
А ТАМ не было столько мест в гуманитарной академической системе, как у нас, да и
распределялись они в здешнем "апартеидном" обществе преимущественно "среди
своих"….
Да и вообще, кто ей сказал, что моя жизнь закончена? Почему она так уверенно ставит на мне крест? Мне было только 30 с хвостиком, и за последнее время вместо паники любое жизненное испытание я научилась видеть не как конец всего, а как начало нового этапа, -возможно, поворота, – в жизни. А мамины постоянные обидные слова о том, какое я "ничтожество", убивали во мне веру в себя, которая и так давалась мне в чужой стране нелегко. Но сколько бы раз я ни пыталась объяснить это маме, все продолжалось по-прежнему…
– Как это ни грустно, в конечном итоге, кажется, для мамы все упирается в
деньги,- поделилась как-то я с Кираном. – Она сама в этом , конечно, никогда не признается. Будет говорить про духовные ценности – и про здешную бездуховность. Но ведь мы счастливы – так что же её не устраивает в нашей жизни, если не материальное? Знаешь, мама всегда много работала, но и хорошо жила; она привыкла тратить деньги, не задумываясь, – и до сих пор хочет жить по-прежнему, а жизнь теперь не такая, к какой она
привыкла… Трудом в наше время так не зарабатывают. Она не хочет этого видеть, закрывает на это глаза, -и мысленно убегает в прошлое. В своем воображении она до сих пор живет в нем. И когда реальность сталкивает её с тем, что это – теперь уже прошлое, она не в состоянии с этим примириться, обрушивается на любого, кто оказывается рядом. Как будто в этом – их личная вина.
– Просто твоя мама привыкла контролировать положение вещей – и окружающих её
людей. А сегодня ни то, ни другое не подвластно её контролю, – вот она и беснуeтся.,- рассудительно и спокойно ответил Киран.
Что бы мы ни делали, ей все было не так. Местный язык она учить не хотела – но постоянно пыталась понять по выражениям лиц окружающих, о чем они ведут речь, и постоянно была уверена в том, что на неё все косо смотрят и все говорят о ней гадости, хотя на самом деле каждый был занят своей собственной жизнью, а маму в нашем городке уважали и любовались ею, хотя и слегка побаивались, как существа "экзотического".
– Я не иммигрант! – постоянно начинала она по вечерам за чаем, – хотя никто
и не пытался убедить её в том, что она – иммигрант. -У меня своя страна