-Складно-складно говоришь, Сергий, вижу, думал ты над этим. Хотя никто не заставлял. Сам я про все это размышлял, но только, как не начнешь, все что-нибудь не так поворачивается. Нет помощников у меня! Видишь сам, только приближу кого, как змеи шкуру меняют.
-Так Иоанн Васильевич, приближай к себе не по словам, а по делам их. Вот Дмитрий Иванович Хворостинин, ты же сам его наилучшим воеводой назвал. А если в бой идти ему по местничеству даже и слова никому сказать нельзя, так и будут между собой разбираться, пока неприятель в полон не возьмет. Надо, чтобы в войсках порядок был десятник-сотник, тысячник или полковник, а не у кого род старше.
Царь усмехнулся:
-Так ты это моему ополчению растолкуй, я вот толкую, митрополит Макарий, когда-то толковал, а дело не идет, сколько раз лично приходилось указывать, кому по какую руку стоять.
-Иоанн Васильевич, вот опять пришли к тому, чтобы регулярные войска нужны, а на них деньги, а деньги только в богатой державе есть.
Мы еще долго говорили с государем, наверняка в это время бояре, ждавшие за плотно закрытыми дверями, умирали от любопытства. Но когда я, наконец, вышел, желающих спрашивать меня, о чем мы так долго говорили, не нашлось.
После этой беседы, я отправился в свою школу, хотелось после разговора с Иоанном Васильевичем, требовавшим полного напряжения, хотя бы немного расслабиться. В школе была суета, в большую палату, предназначенную для общих занятий, затаскивали огромный щит из сухих, плотно сбитых досок, окрашенный в черный цвет. Сзади один из учеников тащил корзину с мелко наломанными кусочками мела. Ну, вот, наконец, у нас появилась настоящая школьная доска, без которой я не мог представить себе настоящую учебу. Ее в момент повесили на стену и вскоре, рассевшиеся за столы ученики с удивлением наблюдали за тем, как я рисую мелом на черной поверхности человеческий скелет.
На дворе стояла настоящая русская зима, за окном серебром блестели огромные сугробы, в которых раздавался визг детворы, катающихся на ледянках, досках обмазанных для начала навозом, а потом облитых водой. По всей Москве поднимались в небо тысячи дымных струек. Шел конец новембрия 7087 года по сентябрьскому стилю, или декабрь 1578 года по европейскому календарю. Прошел почти месяц с того момента, как попал в опалу род Захарьиных Юрьевых. Но следствие по этому делу все еще не заканчивалось. Ждали выздоровления Федора Никитича, которого пришлось оперировать, чтобы он выжил. Мне было не по себе, когда я проводил эту операцию, прекрасно понимал, что после того, как он поправится, его будут пытать, и в итоге, скорее всего он закончит свою жизнь на колу, или если царь будет милостив, просто отрубят голову. В такой ситуации, мне еще не приходилось бывать. Но делать ничего не оставалось. И я лечил, так и несостоявшегося в этом мире патриарха Филарета, стараясь как можно меньше с ним говорить.
Сейчас же в эти очень короткие морозные дни, все, как бы затихло, и шло своим чередом, визиты к царю, сидение в Думе, преподавание в лекарской школе, и домашние хлопоты. Но я с тревогой ждал родов у Иры. Хотя не раз осматривал ее, и пока не находил ничего страшного.
Сегодня утром, я встал в одиночестве, жены в постели уже не было. Я пошел по дому, пытаясь понять, куда она подевалась. Мои поиски закончились на женской половине в комнате, которую я, определил для нее, как родовую. Когда зашел туда, Ирка в одной рубахе уже лежала на широком топчане, а вокруг суетились две повивальные бабки, которые были давно приглашены для этого знаменательного события. Увидев меня, она взмолилась:
-Сережа, пожалуйста, уйди, мы же говорили про это, не хочу, чтобы ты был здесь.
-Ира, так что, уже схватки начались?
-Да, у меня уже ночью живот заболел, уйди ты Христа ради!
Обе бабки, закутанные в платки, недоброжелательно уставились на меня.
-Ладно, я пошел, - сказал я Ире, - но если, что не так,- повернулся я к бабкам,- смотрите, ежели не позовете, шкуру спущу.
Сказал и сам себе удивился, как легко слетели с языка эти слова. Да уж, действительно бытие определяет сознание.
Я уехал в Кремль, поручив Федьке присматривать краем глаза за бабками, и если, услышит что-нибудь, что ему не понравится, пусть посылает за мной.
За мной так и не прислали, и я после Думы, не заезжая в Сретенский монастырь, отправился домой. Ехал я в довольно мрачном настроении, в моей голове вертелись десятки осложнений в родах, которые я знал, мне казалось, что какое-нибудь из них обязательно случится. И действительно, когда я зашел в дом, первое, что я услышал, был крик жены. Пока я, чертыхаясь, скинул с себя всю тяжеленную одежду и зеленые расшитые сафьяновые сапоги, крики повторялись еще несколько раз. Но когда подбежал к закрытым дверям, оттуда раздался писк младенца. Войдя в комнату и увидев, что одна из бабок, собирается окунуть моего ребенка в лохань с водой, я выхватил мальчика, да, да, мальчика, у нее из рук и слегка вытерев чистой холстиной, положил его на грудь Ирине, прямо в широко расстегнутый ворот рубахи. Когда он немного захныкал и начал тихонько шевелить головой, в поисках молока, Ира, улыбаясь, подставила ему сосок, и тот сразу замолк, найдя то, что было нужно.
-Вот так, надо делать, я вам сколько раз говорил!- рявкнул я на присмиревших бабок,- пуповину чем перевязывали?
-Так боярин, Сергий Аникитович, все, как ты велел, исполнили, заговорила одна,- ниткой шелковой перевязали и желтым идом намазали.
-Йодом,- машинально поправил я,- как послед будет отходить, меня позовите, понятно? - Я поцеловал Иру и выскочил в коридор. Там уже стояла куча народа. Моя кормилица робко спросила:
-Сергий Аникитович, так кого Господь нам послал?
-Сына, сына мне Господь послал, - сказал я ей, улыбаясь,- Эй, Федор, давай зови мужиков, пусть бочку водки во двор выкатывают, да пожрать не забудь поставить. Сегодня гулять будем. Да пошли гонца к Лопухину и Хворостинину, тот вроде еще дома был, не отослал государь никуда.
Через час я вновь поднялся к Ире. Младенец был уже запеленат и лежал рядом с ней. Внимательно рассмотрел отошедший послед, он оказался без всяких дефектов. Моей жене, конечно до меня не было никакого дела, все ее внимание было обращено на ребенка.
_Ну и ладно, мне тоже есть чем заняться,- подумал я.
И вскоре наше подворье огласилось веселыми воплями и песнями. Часа через два появился Лопухин, сообщил, что подарок для внука будет после крещения, и с довольным кряканием махнул стопку водки. Ухватив со стола здоровый кусок пирога с зайчатиной, он, прожевывая его, рассказывал мне, что девки Лопухины они такие - парней рожают только шум стоит.
Когда приехал Хворостинин, мы перешли в дом, оставив на улице веселиться весь народ. Только охрана с тоской от ворот посматривала на поднимающих кружки мужиков, они прекрасно знали, чем для них может кончиться нарушение сухого закона. Кошкаров поблажек никому не давал.
За стол также пригласили и датчанина, который долго и настойчиво что-то мне говорил, а Борис, видимо устав, все это слушать, перевел коротко:
-Желает он тебе всего хорошего, добра, благоволения царя и еще много детей.
Я встал, поблагодарил всех присутствующих, поднял стеклянный кубок и предложил выпить за здоровье нашего царя Иоанна Васильевича, которому я обязан решительно всем.
Все встали и вслед за мной выпили за этот тост. Затем мы сидели, говорили о делах, планах, о детях. Мне стало жарко, и я вышел на улицу. Холодный ветер обдувал разгоряченное лицо. Настроение было отличным. Казалось, в этот момент, что все в моей дальнейшей жизни будет хорошо. Наконец меня пробрал мороз, и я пошел опять к праздничному столу.
Конец второй книги