Теперь уже сомнений не было. Перед ней была ее дочь.
— Мама, они тоже в нашем районе...
Люда не договорила и увидела, как мать медленно подошла к Ане, протянула к ней обе руки, взяла ее за голову, как бы еще раз внимательно вглядываясь в лицо, а затем порывисто притянула к себе и, захлебываясь от внезапно прорвавшихся слез, с криком: «Доченька моя, доченька!» стала целовать ее, а потом неуклюже повалилась на пол.
— А, входите, входите. Я сейчас только хотел вам звонить, — обрадовался прокурор, когда я зашел к нему. — Необычный, редкий случай. Уж чего я на свете насмотрелся, но такого еще не бывало. Сегодня в нервное отделение нашей больницы привезли агронома из совхоза Фриду Ивановну Домберг. Говорят, она опознала в одной девушке родную дочь, которую якобы ей кто-то по злому умыслу подменил лет пятнадцать назад в роддоме. Ко мне из совхоза целая делегация приходила, требуют наказания виновной. Знаете, как в селе? Уверяют, что все было сделано умышленно. Отправляйтесь в больницу и хорошенько с ней побеседуйте. А то, что же получается? Выходит, она раньше чужого ребенка воспитывала? Вот вам заявление, петиция общественности, письмо председателя сельсовета...
Так необычное дело оказалось в моем производстве. Поразмыслив, я решил начинать со встречи с Домберг.
Фрида Ивановна оказалось женщиной лет за сорок, роста среднего, с легкой проседью в белокурых, немного вьющихся волосах. Она еще сохранила былую привлекательность. Мы поговорили вначале на отвлеченные темы, а затем перешли к основному.
— Когда подошло время, — тихим голосом начала свой рассказ женщина, — муж отвез меня в район. «Обратно, говорит, без сына не повезу». У нас первые две девочки были — Наташа и Оля — и понятно, что обоим хотелось мальчика...
В роддоме я встретила женщину из нашего села по имени Фрося. Работала она у нас акушеркой, была смазливой и шустрой, и все шутила, что замуж никогда не выйдет. А потом мы узнали: оказывается, она в положении и ждет ребенка. Люди поговаривали, что отец ребенка мой брат Яков, но тот все отрицал. А вскоре Фрося уехала в райцентр и стала там работать.
При первой же встрече она так холодно ко мне отнеслась, что мне даже не по себе стало. Причин особых, на мой взгляд, не было, но теперь-то я догадываюсь.
Врачи правильно определили, что роды будут трудными, и я целые сутки промучалась...
Помню как-то Фрося шлепнула ребеночка, он закричал, и она издали на руках подняла его и говорит: «Девочка у тебя». А я так устала... Пот со лба рукой вытерла, смотрю, а на руке, на шнурке бирочка из клеенки и цифра «8»...
На следующую ночь опять Фрося дежурила. Мне очень хотелось посмотреть девочку, знаю, что нельзя, а все-таки просила: «Подведи меня, Фросенька...» И она почему-то согласилась, потихоньку провела меня в комнату, где дети лежали, и говорит: «Смотри, которая твоя?»
Вы не поверите, я тогда только мельком видела ребенка и мне показалось, что девочка беленькая. И вот я иду по палате, прохожу одну кроватку, другую, а у третьей, которая в углу стояла, остановилась и говорю: «Вот эта! наверное, моя». А Фрося отвернулась, как бы поправляет что-то и говорит: «Нет, это не твоя, это той женщины, у которой Анна Леонидовна принимала, а твоя вот эта» и показывает на четвертую кроватку, у окна. «Давай, говорит, посмотрим номерок». Взяла меня за руку, а у самой глаза нехорошие и щеки горят. «Вот твой номер восемь, а сейчас у ребенка посмотрим». Подняла номерочек на шейке у ребеночка поверх пеленочек и показывает мне: и у ребенка восьмой.
А меня как-то тянет к той девочке. Они хоть в первые дни все розовенькие, а все равно отличаются. Та мне беленькой кажется. Прямо вижу, что моя девочка, номерок только не мой.
Фрося здесь заторопилась и повела меня в палату. «Пойдем, — говорит, — а то тебе попадет и меня с работы выгонят».
Когда кормить принесли, я уже хорошо рассмотрела. Чует мое сердце, что не мой ребенок, а язык не поворачивается сказать. И ту девочку принесли кормить. Мать ее сразу взяла, номерок, конечно, сходится.
— Если у вас были сомнения, то почему вы не сказали об этом врачу, может быть, по ошибке детей спутали? — спросил я Фриду Ивановну.
— Вы меня извините, вы мужчина и вам не понять. Какая женщина отдаст ребеночка, если она его, как своего, покормила? Он первый раз сосет, посапывает, тут жизнь отдашь, а у каждой свой — самый дорогой и единственный. Попробуй скажи, что тебе моего по ошибке дали, а у меня твой, ни за что никто не отдаст.
Когда я из роддома приехала, свекровь даже разрыдалась: не наш ребенок, да и только. Мне же что оставалось? Успокоить ее и даже сочинить, что ребенка сразу я посмотрела и девочка моя.