Можно сказать, что этот герой Паустовского опередил свое время намного. Ценность самобытности, сохранение аутентичной традиционной культуры и ремесел, пусть и в виде живого музея, обрели актуальность ближе к нашим дням. А разнообразие впечатлений сейчас считается необходимым для полноценной жизни человека.
Но для раннесоветских представлений о красоте и гармонии мира такие мысли были нехарактерны. Герой, от лица которого ведется повествование, решительно возражает «дачнику», мечтающему о сохранении восточной экзотики: «Розоватый дым курился над пустыней. На разъездах вокруг вагона стояла тишина. Изредка слышалось слабое посвистывание сусликов. Ночь упала внезапно и накрыла пустыню громадной звездной шапкой. Впереди вагона лилась река дымного электрического огня. Запахом полыни и свежестью ночи сквозило в широкие окна. Я сказал Куперу:
– Вы говорили о своеобразии Востока. Что может быть своеобразнее этого моторного вагона в ночной пустыне!»
И сама природа, по мнению рассказчика, словно приветствует свое преображение, превращение соляной пустыни в промышленную территорию с шахтами, бассейнами для выпаривания соли, химическими заводами: «Нигде я не видел таких величественных звездных ливней и такого ослепительного сверкания планет. Оно было настолько ярким, что по ночам казалось, будто планеты летят к нам из неизмеримых пространств, летят в одну точку земного шара – на мертвый полуостров Мангышлак».
В рассказе Константина Паустовского «Симферопольский скорый» один из героев рассказывает, что еще гимназистом часто ездил с отцом по этой железной дороге: «И где-то под Курском я увидел в сухой степи на краю оврага одинокую хату. Около нее не было даже плетня. Ветер нес пыль, и хата стояла в этой пыли, как в тумане… Однажды я увидел около хаты женщину, низко, почти до самых глаз, повязанную платком. Она растапливала глиняный очаг, а рядом в люльке, сделанной из старой корзины, лежал, должно быть, ребенок. Был виден край рваного ватного одеяла. Потом около хаты начали селиться новые люди, и постепенно выросла деревушка, такая же нищая и унылая, как и эта одинокая хата…»
Скульптура колхозницы на станции «Площадь революции»
Спустя несколько лет после революции рассказчик видит, как преображается убогое селение: «Появились молодые вишневые сады. Хаты помолодели. У завалинок зацвели красные и желтые мальвы. Однажды я увидел школьников. Они бежали с книжками. Межи, заросшие бурьяном, исчезли. Вся степь ходила волнами спелой пшеницы. Потом появилась ветряная электростанция… Вместо старых хат то тут, то там уже стояли новые дома, крытые черепицей. И вот однажды я увидел комбайн. Дело было под вечер. Он шел по степи весь в золотой пыли от заката».
Происходило преображение мира в сторону прекрасного. Ликвидации подлежали не только пустыри и трущобы, но и не подходящие к общей красоте явления и настроения. Было время, когда многим казалось, что это действительно возможно. Причем «неподобающее» даже не с идеологической точки зрения, а любой негатив. «Непонятное волнение сжало мне сердце, и я подумал, что ради этой прекрасной земли, даже ради одной такой девушки, как Полина, нужно звать людей к борьбе за радостное и осмысленное существование. Все, что угнетает и печалит человека, все, что вызывает хотя бы одну слезу, должно быть вырвано с корнем. И пустыни, и войны, и несправедливость, и ложь, и пренебрежение к человеческому сердцу» («Девонский известняк»).
Рождение новой реальности советского строя часто подавалось как исполнение заветных мечтаний и многих поколений трудящихся, и великих мыслителей прошлого, так или иначе обращавшихся к теме идеального устройства общества. «Бечо рисовал масляными красками на стене духана необыкновенную картину. Она изображала Колхиду в будущем, когда вместо обширных теплых болот эта земля зацветет садами апельсинов. Золотые плоды, похожие на электрические лампочки, горели в черной листве. Розовые горы дымились, как пожарище. Белые пароходы проплывали среди пышных лотосов и лодок с нарядными женщинами. В садах пировали мингрелы в галифе и войлочных шляпах, и ко всему этому детскому пейзажу простирал руки старик в черкеске, с длинными вьющимися волосами и лицом Леонардо да Винчи».
Эта вымышленная картина, описанная Паустовским в повести «Колхида» (1934), вполне соответствует впечатлениям о Грузии, которые были у людей позднесоветского времени. Богатая и процветающая республика СССР, с живописными видами, пышными садами и престижными курортами. Но в эпоху раннего СССР такая Грузия существовала только в мечтах и планах. Большую часть прибрежной суши собственно сушей можно было называть лишь условно – это были бескрайние малярийные болота, перемежавшиеся отрогами гор, к которым лепились редкие маленькие селения.