— В жестянке не деньги. Перед отъездом я вложил туда несколько писем к Ирине и посвященных ей стихотворений. Я не хотел, чтобы они оставались у меня дома, пока меня не будет. Ведь моя жена — бывшая парашютистка.
— И вы не хотите взглянуть на эти бумаги еще разок?
— Лучше не надо. В Дунай их. Больше они ни на что не годятся. Окажите мне любезность, Вальдемар.
— Ну если вы настаиваете…
— Может, потом я об этом и пожалею, но сейчас мне хочется, чтобы вы это сделали, — Бернштейн кивнул, будто ему предстояло неприятное, но совершенно необходимое дело. — Так что там у вас? Вы что-то хотели сказать? Что-то как будто важное?
Я был ошарашен тем, как ловко те сорок тысяч шиллингов, которые я задолжал своему начальнику, растворились в воздухе, и голова моя вдруг стала совершенно пустой — больше всего мне хотелось расхохотаться. К счастью, я быстро придумал нечто вполне подходящее:
— Я хотел поблагодарить вас, господин Бернштейн, — сказал я. — Благодаря вам, я понял, что на свете существуют такие вещи, как везение в невезении. Честно говоря, раньше я в этом сомневался.
Бернштейн положил руку мне на плечо:
— Вы хотите меня утешить. Спасибо. Вы отличный продавец, даже если не принимать в расчет вашу удачливость. Вы продали столько водяных пистолетов, сколько до вас никому не удавалось.
— Правда?
— Несмотря на все свои неприятности, я не забыл, что сегодня истек ровно месяц с того дня, как вы начали у меня работать, и вы, возможно, захотите получить расчет. Обдумайте все как следует, и если хотите, оставайтесь у меня хоть навсегда, — он грустно улыбнулся. — А теперь, простите, мне надо поспать. К сожалению, я уже не самый молодой продавец игрушек в нашем районе.
Он направился к двери.
— Господин Бернштейн! Шеф! — Я помчался за ним, на ходу вытаскивая из сумки маленький серебряный предмет. — Раскройте, пожалуйста, ладонь.
Бернштейн не без удивления выполнил мою просьбу, и я вложил ему в руку сломанную зажигалку пана Куки.
— Это талисман, и он действительно приносит удачу. Мне он больше не нужен. А вам может пригодиться.
Он заметно растроган.
— Талисман? Правда? То-то бы Ирина посмеялась над нами!
— Ей необязательно об этом знать.
Он повернулся к двери и открыл ее.
— Заприте, пожалуйста, магазин сами. До завтра.
Он вышел на улицу. Я подошел к окну и, глядя ему вслед, пока он не скрылся за углом, пытался понять, что же произошло. Но никак не мог сосредоточиться, потому в голове у меня остались только две мысли. Во-первых, я вдруг ясно увидел, как где-то в городе двое скинхедов читают вслух еврейскую любовную лирику. А во-вторых, я так и не попрощался с Йозефом Бернштейном. Хотя именно сегодня это было бы более чем уместно.
Был теплый сентябрьский вечер, свежий воздух со стороны Пратера врывался через раскрытое кухонное окно. Мы втроем сидели за столом и отмечали счастливое спасение моей чести. На столе стояли тарелки с лососиной и другими деликатесами. Впервые в жизни я попробовал трюфель, настоящее красное «Крымское шампанское» и еще некоторые деликатесы — если бы их увидела фрау Симачек, она немедленно удвоила бы квартирную плату.
Только вот Лотар и Болек выглядели не особенно счастливыми. За целый вечер они ни разу не посмотрели мне в глаза, предпочитая рассматривать настенный календарь за моей спиной. Третье сентября было обведено синими кружком. И это мешало им собраться с мыслями.
Наконец в пятый уже раз за вечер Лотар поднял стакан и провозгласил:
— Выпьем за его небывалую везучесть.
— Лучше уж за то, чтобы он снова приехал в Вену, — поправил его Болек, и они осушили стаканы. Отставив свой, Болек взял сэндвич с лососиной — так осторожно, словно это была редкая бабочка. Он откусил кусочек и с полным ртом обратился ко мне:
— Зачем тебе уезжать? Наша страна — отнюдь не то место, где можно нормально жить. На каждом углу там строят «Макдональдсы» и дрожат над ними, как над памятниками архитектуры, а новые богатеи сидят в них, потягивая молочные коктейли, словно шампанское.
— Он прав, — поддержал его Лотар, — ты уедешь в страну, где самая яркая мечта жизни — купить «мерседес». Ниже пасть невозможно. Поверь мне, все-таки я из Штуттгарта. Конечно, у нас тоже кое-что смыслят в воровстве и в коррупции. Не отрицаю. И все же такие люди, как фрау Симачек или доктор Хефтль, должны рождаться в первую очередь там. А здесь даже богатые кончают жизнь самоубийством. Западный мир, конечно, болен, зато вполне предсказуем.
— Если забыть о вполне здоровой, но совершенно непредсказуемой «ярмарке поденщиков», — парировал я.