- Ваня, ты, наверное, голодным останешься после такого ужина.
- Останусь, - буркнул Валерий Иванович, - если чарку не нальёшь под такую закуску да ещё в субботний день, когда мы с тобой за столом вместе.
- Налью и сама с удовольствием выпью, если с прошлой субботы ты недопитую нами бутылочку целехонькой оставил.
- Ты за кого меня принимаешь? В одиночку я не пью. Разве не знаешь.
- А тут не с кем?
- Пока не с кем. Да и некогда мне на пустословие время тратить. Я несу свою трудовую вахту с восхода солнца да заката. Все в Таёжке, которые ещё зрячие, это видят и молчаливо сочувствуют.
- Бедняжка ты моя.
- Жалость унижает мужика, а вот во время поднесённая чарка поднимает его дух. Ну, не тяни же резину…
Выпив, по русскому обычаю, за здоровье друг друга, они навалились на пахучую картошку.
- Вот это картошка! Настоящая! - восхищалась Наталия Борисовна, у которой после приёма крепкой для неё чарки не только стало приятней на душе и от рядом сидящего мужа, и от мягкого объятия окружающей природы, но и аппетит её необыкновенно разыгрался, словно не простая закуска была, а разносолы, от которых язык «проглотишь».
- А в городе не настоящая? - лукаво поддел её Валерий Иванович, чтобы, воспользовавшись благоприятным для него моментом, налить себе рюмочку.
- Китайская-то? Да никакого сравнения. Не чувствуешь что ли? Чем только не напичкана. Не разваристая, водянистая какая-то. И есть не хочется. Не знаю как тебе, но меня от неё воротит. А на базаре, в овощных магазинах нашей уже нет в продаже. Дачники привозят в это время вот такую, так её нарасхват. Чудо, а не картошка! Тем более, своя. Даже не верится. Такая вкуснятина! Правда?
- Что-то не распробовал, после первой, давай ещё по второй – за нашу русскую еду.
- С удовольствием! За то, что она у нас в огороде. Дай свою тарелку, я тебе ещё подложу.
- Пожалуйста, давно жду. А то я смотрю, себе – так не забываешь.
- Ну что ты… Как ты можешь так говорить. А сам. Я ведь вижу. Себе подливаешь, а мне нет.
- Так и живём…
- Не ври. Мы плохо и не жили.
- И всё время картошку ели, - вскинул Валерий Иванович большой палец левой руки. - Зря Маркс в бытность свою изрёк, что картошка – пища нищих.
- Маркс! Это мы-то нищие? Не верю! Он так и сказал?
- Я сам не слышал, но читал, когда готовился вступить в партию.
- Как же тогда цензура такую антисоветчину пропустила?
- Понятия не имею. Но когда я свои знания проявил в марксизме-ленинизме перед закоренелыми коммунистами, они меня в кандидаты партии не пропустили. Так и плавал беспартийным большевиком и поедал картошку, да ещё, как и ты, похваливал.
- Но не кривил же душой?
- Ещё чего не хватало.
- А я помню, мы, пионеры, самозабвенно пели у костра:
Пионеры в поле выезжали,
Работать колхозу помогали.
Для колхоза травушку косили,
Повара картошку нам варили.
- Не веришь? - расчувствовалось она.
- Как это не верить. Теперь я понимаю, откуда у тебя тяга к прополке.
- Да ну тебя! Ты всё шутишь…
- Какие шутки. Я тоже знаю, что во время войны картошка нас от голода спасала. Надо отдать ей должное. Клянусь, завтра тяпку в руки – всю траву под корень. Эх, если бы не Пётр Великий, и картошки бы у нас не было, и тяпка бы не понадобилась. А ведь народ наш – хлебороб. Он первое время после царского указа на дух картошку не принимал. Поверить в это трудно. Богато жил что ли? Но не подчинялся, бунтовал. Уничтожал посевы. Брался за оружие. Вот народ был! Но Пётр, не был бы Петром. Он далеко смотрел и видел, что ждёт Россию-матушку. А видя, гнул своё. Отбирал под посевы картошки лучшие земли. Нерадивых крестьян тысячами ссылал в Сибирь, сдавал в солдаты. И вот результат – мы с картошкой, и тяпка по сию пору с нами! Давай по стремянной за всё это, - и неверной рукой, но с горячими глазами потянулся к бутылке.
- Хватит! Чарки больше не будет. Иначе ты и до сталинской коллективизации доберёшься, - перехватила бутылку Наталия Борисовна.