- Что за напад? - переспросил Валерий Иванович.
- Пчёлы-воровки. Есть и среди пчелиного народца готовые нажиться за чужой счёт. Нападают скопом. Весь мёд вынесут. Да ещё и напакостят так, что от семьи в улье одни трупики останутся.
- А где же защитники? - спросил лишь то, о чём где-то краем уха слышал.
- Верно спрашиваешь. Они у летка, как по фронту. А воровки с тыла, откуда их и не ждут. Тут уж пчеловод не доглядел. Его вина. Вот такие, брат, дела. Многое чего наговорил. Сразу и не охватишь. А захочешь поболе узнать – приезжай. Я поделюсь, есть чем и в голове, и в книгах. Их у меня полная этажерка накопилась. На всё своя наука. Захотел пасечником стать – так разбирайся в каждой мелочи. И тогда толк будет.
Поэт, тоже внимательно слушавший, и желая показать, что не зря слушал, не остался в стороне и поддакнул:
И будет пасека стоять.
Хозяину пригожа.
Он будет мёд душистый гнать.
И медовуху тожа!
На что Парфён Власович, крякнув, заметил:
- Ты, паря, я вижу, недаром молчал, пока мы дела решали. Однако мекай не мекай, но мы договорились.
- Буду действовать, - почесал в затылке Поэт. - Уговорил на пчёл, уговорю и на корову.
- Это мы ещё посмотрим, - сказал Валерий Иванович.
- Однако чё глядеть. В деревне работать надо, - подсказал Парфен Власович. - Давайте-ка пока с уликами закончим, а там жизнь подскажет.
Они осторожно уместили улья в тележку. Переложили сеном. Укрепили верёвкой. Парфён Власович ещё раз проверил, плотно ли закрыты летки. И, убедившись в этом, сказал:
- Теперь всё от вас зависит. Потихоньку, полегоньку.
- Постойте! Постойте! - раздался женский голос.
К ним по зелёному лугу в длинном платье торопилась с трёхлитровой банкой, прикрытой полотенцем, жена Парфёна Власовича, пожилая, но всё ещё статная и с моложавым лицом.
- Анна Афанасьевна, - не скрыл Поэт свою радость, шагнув ей навстречу, - где же вы были раньше?
- Да молочко сепарировала. Возьмите вот… - и сняла полотенце.
- Молоко… - разочарованно протянул Поэт.
- Сливки! - не замечая его состояние, улыбалась она, - пока везти будете, они в масло собьются по такой-то дороге.
- Паря, однако, она верно говорит, - поддержал Парфён Власович жену.
- Ой, спасибо! - спохватился Поэт.
- Пейте на здоровье, - ответила она, ласково взглянув на него всё ещё не потускневшими глазами, и встала рядом с мужем.
Оба в один голос пожелали:
- С Богом! - и перекрестили вслед.
Поэт, высунувшись из окна, помахал им, и, вжавшись в спинку сидения, сказал:
- А чё, сливки тоже хорошо! - и уверенно предположил: - Как проводили, так и доедем.
И они благополучно доехали.
Наталия Борисовна встретила их на пороге хлебом и солью. А они в ответ преподнесли банку со густившимися сливками. Остальное, когда они расставили улья, к радости обоих ждало на столе. И тостом Поэта было:
- За сливки! Они тоже в этом доме не помешают.
- Сейчас попробую, - согласился Валерий Иванович, наливая себе в стакан сливки и поднимая его прежде, чем поднят чарку.
- Не пей! - предупредил Поэт, поднимая свою.
- Это почему? - опешил Валерий Иванович.
- Потому что не почувствуешь то, ради чего ты выпиваешь чарку.
- Как так?!
- А так. Был у меня случай…
- Только короче, а то у меня в горле пересохло.
- Короче, дальше некуда. Был у меня случай в компании. Я тоже натощак выпил кружку сливок у гостеприимной хозяйки. Потом и чарка не возымела свои действия. Все разговорились. А я заливаю в свою утробу чарку за чаркой – и хоть бы одно слово с языка слетело. Сижу, как дурак, трезвый. Отсюда вывод – сливки хороши на похмелье. Но чтобы алкать их – надо иметь свою корову. Так за это и выпьем для начала.