- Он из нашего поколения. Мы перемрём, таких больше не будет, - заключил Валерий Иванович мрачновато.
Подошёл автобус. Чмокнув жену, Валерий Иванович подсадил её. Она прошла внутрь. Он не отходил, переживая: будет ли свободное место? Оно оказалось и даже возле окна. Женщина уселась и, улыбаясь, помахала ему рукой. Он послал ей воздушный поцелуй. Прощание с ней никогда не становилось привычным для него. Всегда в душе что-то обрывалась и наваливалась тоска одиночества. Нужно было время, чтобы избавиться от этого чувства. Когда день, когда два. А в такую нудную погоду и более. Казалось, с годами можно было и привыкнуть. Ан, нет. Старость требовала душевной близости, взгляда, присутствие родного голоса, даже спокойного дыхания ночью – больше, чем беспечная молодость. И ему это чувство было самым трудным в его нынешнем одиночестве. Возвращался он еле-еле. Зачем торопиться туда, где тебя никто не ждет? Хватит ещё времени изнывать в одиночестве, тем более, в дождливый вечер. На его ждали. Под плоским навесом на верхней ступеньке крыльца расположился Поэт со щенком на коленях.
- Вот-те на! - опешил Валерий Иванович. - Ты в городе должен быть. Или работа не по тебе?
- Да по мне, но я уже не для неё, - равнодушно протянул Поэт.
- Как так?!
- Да вот так. И этому нечего удивляться. Какой я теперь сварщик? Столько лет не варил. Что и говорить. Был, да весь вышел. Стыдоба. Дугу ни смог держать. Поздно спохватились. И я тоже туда же… Вот и вернулся сюда. Здесь я переквалифицировался, как Остап Бендер говаривал, но к моему счастью не в управдомы, а в блаженного. Да кому нужен вроде меня? В деревне, где мастера на все руки сейчас днём с огнем не сыщешь, балаболки для смеха. Был тут до меня чудак, Петром звали. Откуда появился, никто не знает. А как появился – вся округа знает. Встретился он старушке одной. Она воду несла из колодца, который один был на всю деревню. Он и говорит:
«Бабка, а не вырыть ли тебе колодец?
- Господь с тобой, кто возьмётся-то?
- Да я и возьмусь.
- А чем я платить тебе буду?
- Борщ на обед, вот и плата.
- А спать где?
- На сеновале.
- Дуришь ты меня старуху. Не стыдно?
- Я не дурю. Показывай двор свой. Посмотрим, где у тебя там вода прячется.
Походил по двору, посмотрел, где что и как растёт и топнул ногой:
- Вот тут, - говорит, - и будет колодец.
Через месяц вырыл. Старушка в ноги ему:
- Да как же отблагодарить-то тебя?
- Ты, мать, уже отблагодарила – работу дала. Без неё и меня бы не было.
Так и стал ходить по деревням. Тому колодец, тому печку переложит. И платы никакой. Прославился на всю округу. Одна беда у него была. В запой впадал после каждого дела. Напьётся – лучше ему на глаза не попадайся. Особенно тех из мужиков не любил, которые не просыхают. Наколошматит и орет:
- Убить тебя мало! Деньги на земле валяются. Нагнись, не поленись! А ты…».
Вот такой был. На как-то надорвался. И сердце его не выдержало. Всей деревней его хоронили. И памятник поставили. А знали лишь имя. Так и написали на кресте: «Петру – божьему человеку». Вот это блаженный! А я что… Давай сменим тему. Я тебе щенка из города прихватил. Породный – немецкая овчарка. Тебе она ко двору. А то никого нет, как сегодня, и я зашёл, как к себе домой. А если кто другой? Учти это. Пока щенок, напиши на калитке: «Осторожно, входящий! Во дворе злая собака». А когда заматереет, надпись снять можно будет.
- Спасибо, Поэт, - только и сказал Валерий Иванович, заглушая этим свои утешения. Присел рядом. Протянул руку, чтобы погладить щенка. Тот вдруг ощерился и глухо зарычал.
- О! Видишь, без году неделя, а он уже норов показывает, - одобрил Поэт, как будто это для него было главным. - А через год он руку любому чужаку оттяпает.
- И хозяину? - улыбнулся Валерий Иванович.
- Хозяину другом будет, особенно в одиночестве, когда хоть вой, а поговорить не с кем.
- А кличка какая?
- Друг! Я же сказал…
- Друг?! Друг – это подойдёт. На друзей мне везёт, не то, что на родственников.
- Овчарка не подведёт, как человек вроде меня, - и, наверное, в порыве чистосердечного признание, а может, для красного словца, тут же за своё: