Собака человеку – друг.
Не то, что я…
И что с тобой случится вдруг,
Не я – она спасёт тебя!
- На, держи! Торжественно вручаю!
- Что же ты так о себе?
- Рифма дороже чести, как и классная работа, на которую мастер своё клеймо качества ставил. Помнишь?
- Помню. Были такие.
- Тогда и помянем, - предложил Поэт, доставая из заднего кармана плоскую фляжечку из нержавейки. - Сам варил, шва почти не видно. Прошёлся, как гладью.
- Сейчас принесу закуску.
- Давай по глоточку без закуски. Душа просит. Да и дождь под руку всё сыплет и сыплет. Природа тоже нагнетает обстановку. Везде бардак, куда ни посмотришь. Как тут не выпить?!
- Но это не спасенье.
- Да знаю, хотя иногда надо и в наши годы, и в нашем положении. Не будем спорить. Мы уже с тобой не сопьёмся. У нас времени не хватит. До смертинки две пердинки.
- Рано ты себя хоронишь.
- Тошно на наш мир смотреть. Природа и та против нас.
И как бы в подтверждения его слов раздался прямо над домом гулкий взрыв грома, сверкнула молния, и вместо мороси хлынул с нахмурившихся, потемневших небес проливной ливень. Лес на сопке тревожно зашумел под порывами ветра. Щенок на руках Валерия Ивановича вздрогнул, заскулил и попытался сунуть мордочку ему под мышку.
- Началось, - сказал Поэт. - Сейчас природа покажет кузькину мать. Наверное, у неё тоже есть свои правители, вроде наших, у которых замашки: показать всему миру кузькину мать. Вот и природа туда же. Только мы-то причём? В чём провинились?
- Нам ли спрашивать, - сказал Валерий, прижимая щенка к себе. - Чем мы кичились? Забыл? Всё возьмём у природы! Она будет работать на нас! И натерпелась… Я помню, когда мы, выполняя план, выбивали последних китов в Антарктике, природа, словно выгоняя нас, обрушивала на наши головы циклон за циклоном. Да и нашу родную природу как мы используем?.. Она и даёт о себе знать. Так что нам не до обиды. Должны принимать её гнев, как должное…
- То же верно, - согласился Поэт, проглотив последнее из своей добротной фляжки. - Тогда я пошёл, пока есть возможность добраться до своего логова.
- Ты прав, - вставил задумчиво Валерий Иванович. - Кузькину мать лучше переживать в своей каюте и в полном одиночестве, прислушиваясь к возмущению природы. Принимать всё на себя, увещая тем самым, чтобы она простила вину перед ней.
- И с полной фляжкой! - добавил Поэт, поёживаясь от холодных брызг, которые уже нещадно швырял ветер под навес крыльца.
Глава девятая. ПОСЛЕДСТВИЯ.
Они открылись глазу после циклона, который продолжался больше недели, не давая выйти из дома. Оставалось только прислушиваться к тому, что творилось снаружи. К ветру и шуму дождя всё сильнее примешивался низкий, угрожающий гул речки. Он не давал покоя. Пугал особенно ночью. Казалось, что речка вышла из берегов, затопила все низменные окрестности, огороды и уже глухо рокочет у порога. Утро приносило облегчение. В посветлевшие окна, заливаемые плотными стоками дождя, всё же что-то просматривалось: дорога с лужами, всё ещё не залитый огород, сопки, у подножья которых не плескалась вода. Разлив речки не проглядывался через лес. Только гул её оставался всё тот же, но уже не был пугающим как ночью. И страх заменялся надеждой – речка не поднимется выше обрывистого берега. Ей это не удастся.
Кое-как проходил день, а буйство циклона ночью вновь угнетало. И так сутки за сутками в томительном ожидании. Когда же природа, в конце концов, утихомирится и вновь порадует солнышком, которое всё обсушит, и жизнь войдёт в своё спокойное русло? Так хотелось. Но не выражалось в покаянных молитвах. Каяться начали тогда, когда увидели последствия, утешая себя извечным русским – лучше поздно, чем никогда.
Валерий Иванович, привыкший в свою бытность на море к циклонам, здесь, в доме, стоящем на тверди, чувствовал себя, как на ковчеге, ещё не спущенном со стапелей. Как поведёт себя дом, когда окажется на воде? Не совершит ли оверкиль? Вдруг понесёт его без руля и ветрил? Что должен будет делать он, как всеми забытый, оторванный от земли одинокий член команды?.. Что только не приходило в голову. Сны снились один страшнее другого. То идёт ко дну, то задыхается в задраенном отсеке от нехватки воздуха. То он выброшен на айсберг, где одни пингвины, равнодушные ко всему. Он для них не живое существо, которое нужно обогреть. На горизонте показалась чёрная точка. Сердце застучало в надежде, но это оказался финвал. Последний оставшийся в живых. Разъярённый одним видом человека, гигант, выпуская фонтан за фонтаном, готов протаранить ледяную глыбу. Пингвины все враз ныряют в море, а он снова один, и нет ему спасения. То на земле видит себя. Торопится на демонстрацию весь в белом: белый костюм, белая сорочка, только галстук чёрный. По Ленинской сплошная грязь. Ноги тонут. И всё глубже, и глубже. Вот уже по колено. Вот уже грудь давит… Ещё шаг – и скроется в ней. Пытается позвать на помощь, но захлёбывается жидкой грязью. И кричит. И просыпается от крика. А на сердце гнетущая тяжесть, которая долго не оставляет. Успокаивает себя: «Это же сон. Только сон!..». Но нет спокойствия. Лежит в полусонном состоянии, переживая приснившиеся кошмары. Природа же за окном не даёт избавиться от кошмаров, всё напоминает разными голосами, от которых и подушкой не укроешься: «К природе пришёл душу отвести? Полюбоваться? Воздухом чистым подышать под ёлочкой, под берёзками? Они для тебя его очистили от смрада? Ты их сажал? Поливал? Спроси-ка их, послушай, что они тебе нашепчут. Сколько их вырублено? Скоро земля пустыней будет. Воздуха не станет, и вода испарится. И сам ты завянешь, и дети – цветки твои. Да что там – всё живое вокруг. Ты хоть слово сказал в защиту? Грудью встал? Перехватил топор, который слепо, и порой без надобности, под корень рубит. Так вот теперь и получай! Потоп этот не первое предупреждение и не последнее. Так и знай! Тебе кажется, что землю не обойти, не объехать, что она всё стерпит, что она обильна… Когда это было?!».