Ходил из угла в угол, как тигр в клетке. И неожиданно ищущий взгляд его упал на флакон «тройного» одеколона, стоявшего на полочке возле рукомойника. Пользовался им по старой привычке после бритья, не смотря на ворчания жены, не выносившей терпкий запах. А сейчас вдруг подумал: «А не влить ли в себя, как в бочку, для согрева? Глядишь, и забурчит. А выдержит ли мой холодильник? Выдержит. На китобойце воду пили с соляркой – и хоть бы что. А тут спирт, смешанный чуть ли не с амброй. Запашёк ещё тот… Пили же люди. Сам видел. Были в команде и у меня такие. Да что одеколон, шерлак пили. Одно плохо, после него губы слипались, и разговор не клеился. А какая надобность пить, когда говорить нельзя? Но мне это не угрожает: и изолированного лака под рукой нет, и собеседника тоже. Эх, да что голову «ломать» по пустякам?! Да и запашок от меня никого с ног ни сшибёт, даже с подветренного борта, ибо там открытый горизонт. Один Дружок под ногами маячит. Но он на четырёх лапах. Устоит, да ещё и облает. Так это и к лучшему. Всё-таки не жена. Наконец, на исходе дня решился и выпил махом. Его передернуло, как судорогой. Попытался было вместо закуски нюхнуть кусочек хлеба. Но едва не стошнило. Не совместим был запах хлеба с тем, чем он его обдал. Догадался запить водой, благо ведро стояло рядом. И всё обошлось. Вскоре блаженно уснул. Кошмарные сны как обрезало. Проспал до полудня. Может и больше бы спал, да тишина разбудила. Боялся её ещё с китобойца. Спал поле вахты, как убитый, не смотря на грохот дизелей. Но стоило им замолкнуть, как вскакивал, словно по тревоге. Тут тоже было вскочил, но вспомнив, что он на грешной земле, и на этот раз замолкла, ошалевшая донельзя, природа – почувствовал себя, что снова будет при деле, а не ждать в забытьи от моря погоды.
Позавтракав на скорую руку, натянул болотные, из литой резины с раструбами сапоги и вышел на улицу. Ручеёк, который недавно тихонько, словно боясь показаться людям, чтобы они ненароком не испоганили, а то и не направили его по промытому им годами руслу к речке, едва-едва пересекал дорогу по неглубокой овальной впадинке. Сейчас углубил её и пенился в ней пугающим мутным и быстрым потоком.
- И ты туда же, салага! - в сердцах сказал Валерий Иванович, нерешительно останавливаясь перед ним. - Нам в наказание размыл дорогу. Да ты представляешь, что совершил в своём неразумном гневе? Что я тебе плохого сделал? Я же на «Москвиче» не проеду.
- Пешком пройдёшь, - послышалось ему в торжествующем рокоте ручья. - С посохом в руке.
- И пройду! - но подсказкой воспользовался.
Шагнул и почувствовал, что одними ногами ему не удержаться как ни расставляй их на скользком и неизведанном дне. Да и годы были не те, чтобы они стояли твёрдо, как в молодости бывало на ходящей ходуном палубе. Третья опора стала в обстоятельствах потери равновесия необходимой. Но была принята им как само собой разумеющееся. Он себя утешал, что дорогу осилит идущей. Не смотря на годы. Была бы надёжная опора и цель, ради которой всё можно перейти. А цель у Валерия Ивановича сейчас была – убедится: всё ли осталось так, как было прежде.
Дальше дорога не была опасна. Лужи не в счёт. Домишки вдоль улицы не залиты. Но стояли, нахохлившись от пережитого, и будто всё ещё не верили, что перенесли выпад природы, не пострадали, выстояли на своём прочном, устойчивом для любой непогоды фундаменте. Кто заложил? Тот, кто смотрел в будущее и жил не одним днём.
«Так бы ещё о природе беспокоились, - подумал Валерий Иванович, - как о себе».
Несколько дальних огородов были в воде. Высокие стебли кукурузы и подсолнухов были повалены. Жалкое зрелище. Пропавший труд. Не будет корма зимой курочкам. Нестись перестанут, а то и передохнут в одночасье. Теперь сочным кукурузным початком внуков не угостишь, не помышляя уж о продаже на трассе. На завалинке не посидишь в свободный вечерок, лузгая семечки и перебирая косточки соседям. Да бог с ними, с соседями. Давно уж все косточки молоты-перемолоты. О чём говорить-то, так просто посидеть, поплевывая шелухой от неча делать, не всё же в телевизор пялиться, где одни звёздные задницы перед глазами. Вот невидаль. Мы тоже можем свои показать, ежели пожелают. У нас не хуже. Да и от работы пошире, небось. Вот бы и посмеялись вместе. А то Москва да Москва, а нас будто и нет в живых. Одна надежда у бабок – стебли вновь поднимутся, если солнышко землю высушит. Не с корнем же они вырваны. Глядишь, и вызреют плоды. Подсолнушки головки красочные поднимут и будут поворачивать их за солнцем. Куда оно, туда и они.