А Валерий Иванович пошёл дальше, сказав с сочувствием:
- Родная, да всё будет нормально. Я же рядом…
Оказывается, оба чувствовали состояние попутчицы. И желали поднять ей настроение, как могли.
- Вы уверены, что у меня получится? - всё же спросила она.
- Ещё как! Если бы не были, было бы нам не до шуток. А так, себя покажешь, а мы со стороны посмотрим. Без тебя бы мы, что делали? Точно, Поэт?!
«Не до магарыча бы было», - едва не вырвалось у Поэта.
И Наталия Борисовна собралась и даже не дрогнула, когда Анна Абросимовна, вместо того, чтобы расхваливать корову, сразу предложила подоить её.
- А вы, мужики, - сказала она разумно, - не мешайте нам. Идите к Парфёну. Он в омшанике ждёт. Тут вам делать нечего. У вас свои заботы.
- На что вы намекает, Анна Абросимовна? - уже на ходу обернулся к ней Поэт, делая обиженную гримасу.
- Да всё на то же...
- К нам это не подходит. Мы редкие гости. Поговорить есть о чём. А корова не раздвоится в наших глазах, когда мы её поведём.
- Дай-то Бог, чтобы она не почернела.
Наталия Борисовна не вдавалась в значение этих реплик. Её всё ещё тяготила участь, которая с каждой минутой приближалась.
Анна Абросимовна вывела из поскотины ту из двух коров, которую выбрала сама Наталия Борисовна. Корова была белая с одним чёрным пятнышком на лбу и с красиво изогнутыми рогами. Лишь вымя её пугало. Оно было надуто, как бурдюк. И из торчавших в стороны сосков, при движении её, вспрыскивало тонкие струйки молока.
- Утром не подоила, чтобы показать товар лицом, - объяснила потерю молока Анна Абросимовна. - Да и чтобы тебе приучиться.
- Как её зовут? - спросила почему-то шепотом Наталия Борисовна.
- А как бы ты назвала?
- Беляной…
- Так её и зовут, - сказала Анна Абросимовна, подогнав Белянку к стойлу. Верёвкой ловко опутала рога, и привязала её на короткий поводок.
Белянка не сопротивлялась, а когда оказалась на привязи, как-то облегчённо, но шумно вздохнула, словно давая знать хозяйке, что готова исполнить главное своё предназначение.
- Сейчас, Беляночка, сейчас! Потерпи маленько, - разговаривала с коровой Анна Абросимовна, будто прощаясь.
Она уселась на скамеечку. Намочила в ведёрочке с тёплой водой тряпицу и, тщательно обмывая вымя и дойки, вдруг задала Наталии Борисовне интимный вопрос:
- Твой-то твою грудь нежил?
- А какое это имеет отношения к данному случаю? - нахмурилась та, невольно смутившись.
- Имеет. Небось, приятно было? Вот и корове приятно. Мы, поди, с тобой и с ней одной породы – ласку любим. Она тоже. Ей приятно, она и молочко выдаст. Ты смотри, смотри, что и как я делаю. С любовью надо. Запоминай. Тебе теперь пригодится. - Она положила на колени полотенце, подставила подойник, протёрла пальцы постным маслом, налитым в баночку, и всё поучала: - Доить можно всей ладонью. Обхватишь дойку и легонько давишь пальцами сверху вниз. А можно и тремя пальцами выдавливать. Но ведёшь, пока струйка не цвыркнет. Потом снова, как бы выкачиваешь из вымени. Кому как ловчее. Я приловчилась пальцами. Вот так, - и тут же показала.
Тугая, длинная струйка молока звучно ударила в пустое ведро. За ней другая, под такт обеих рук.
- Запамятовала? Садись-ка сама.
Наталия Борисовна попробовала и у неё получилось. Но вскоре пальцы устали. Их свела судорога. Она опустила руки и протянула безнадежно:
- Ой, не могу!
- Ничего, ничего, сможешь. Это от непривычки. Сильно пальцы не напрягай.
И Наталия Борисовна, размяв их, продолжала, но уже усердствовала без напряжения. Вскоре заметила, что доит машинально, как будто не первый раз. Она откинулась и засмеялась.
В омшанике же Поэт уже читал поэму. А Парфён Власович с Валерием Ивановичем внимательно слушали. Поэма была созвучна их душевному, потребительскому состоянию. И казалось им гениальной, ибо она была всё о том же напитке, которым был наполнен ведёрный туесок, стоявший перед ними, из которого они уже отхлебнули. А голос Поэта звучал вдохновенно и нараспев:
Из вереска напиток