На сей раз, ссылаясь на свою старость, попросил у Марии Васильевны разрешения взять в помощники Валерия Ивановича. Та одобрила:
- Даже хорошо. Авось, и они свиньёй обзаведутся, когда свежатинки попробуют.
- Надо подсказать ему эту мысль, - согласился Поэт.
Валерий Иванович опешил:
- Я резать не буду! Крови насмотрелся, охотясь на китов.
- А тебя и не просят.
- Неужели сам?! Ну, Поэт! Чего-чего, но этого от тебя не ожидал. С твоей душой – и на домашнее животное с ножом?..
- И не с ножом, а вот с этим, - расхрабрился Поэт, выдернув из голенища сапога изъеденный ржавчиной штык от трёхлинейки, времён первой империалистической войны.
- Откуда он у тебя?
- От деда. Он им промаха не имел. Удар – и наповал!
- Но у тебя жалость даже к грибам…
- Не путай божий дар с яичницей. А то все мы: как есть – так подавай отбивную. А как отбить её, так в сторону: она кровью брызжет. Ну, пойдёшь или нет? А то договоримся, что я на безвинного Борьку руку не подниму, и плакало наше жаркое из свининки.
- А оно будет?
- Ты думаешь, я бы пошёл на такую жестокость, если бы его не было?
- С этого бы и начинал. Погоди, я свою предупредить должен.
- И не только. Доложи Наталии Борисовне, что её Мария Васильевна приглашает на свежатинку. Таков в деревне обычай – сосед хорош к столу, когда не в одном лице.
Когда пришли, Мария Васильевна выговорила им:
- Я уже заждалась. Борька визжит голодный.
- А закуска готова? - деловито спросил Поэт.
- Не рано ли? - всплеснула руками Мария Васильевна, подозрительно взглянув на мужиков.
- Да не нам, а Борьке. Его желание – закон. Жить ему осталось совсем ничего, - произнёс Поэт бесстрастным голосом палача, - не то, что нам грешным.
- Перекрестился бы, - шепнул ему Валерий Иванович, с трудом подстраиваясь под него.
- Ещё успею.
А Мария Васильевна, изменившись в лице, заторопилась:
- Сейчас принесу. Я ему напоследок хлебушка намешала с молочком.
С тазиком она вошла в свинарник. И тотчас вышла. До них донеслось удовлетворённое чавканье.
- Всё как просили, - сказал Мария Васильевна. - Теперь ему не до вас. Но поспешите. То, что дала, он за минуту слизнёт, - и проворно для её лет удалилась.
- Мы прямо там?.. - опять прошептал Валерий Иванович.
- А ты хотел на улице, в загоне? А вдруг у меня промашка. Он с перепугу всю ограду снесёт и сиганёт по деревне, только его и видели. А в сарайчике, пока он чавкает, мы его стреножим…
- Как?
- Как дед учил. Держи, - и Поэт подал ему капроновую верёвочку длиною в метр и с петельками на концах. – Войдём и, не мешкая, ты проденешь Борьке петельку на заднюю левую ногу, я – на правую
переднюю. Крест на крест. Ты, что есть силы, дёрнешь на себя верёвку. Кабан брык вверх ногами. Тут я его и шибану. Да говорить долго, скорее сделать. Пошли.
У них получилось.
Здоровущий кабан, хрюкнув, перевернулся на хребет, задрав копыта. Валерий Иванович, не давая ему брыкаться, едва удерживал верёвку натянутой. Поэт, взмахнув штыком, с животным всхлипом вонзил его в свиное горло, чуть ниже выступившего кадыка. И видно угодил прямо в сердце. Кабан и не взвизгнул, только вздохнул тяжко, испуская смрадный дух, расслабил ноги. Поэт отпрянул, не выдернув штык. Тот торчал, подрагивая от конвульсий сердца.