- Спасибо, что моя тяжесть оказалась полезной.
- Потом скажешь. А сейчас держись, милая, покрепче. Прокачу с ветерком, как раньше бывало!
- Что-то не помню, чтоб на санках катал.
- Но я-то помню, что кого-то катал. Не тебя, так другую. Какая разница! Было по молодости кого катать. Но замнём для ясности. Эх, ёлки-палки, где моя молодость?! - и, перекинув через плечо тяговую верёвку, с силой дёрнул нарты. Наклонил вперёд сухощавое туловище и потащил почти по оголённому огороду. Хватило его ненадолго. Но и этого оказалось достаточно. Нарты, как и он в лице движителя, прошли испытания.
- А я что заслужила? - спросила Наталия Борисовна.
- То, что я тебя катал по земле. Я убедился, что по снегу да по льду – приволоку без труда брёвнышек шесть, а то и более.
- Ох, мужики! Я же женщина. Поцелуй не заработала. Хотя бы подними меня, - и протянула ему руку.
- На это я ещё способен.
- И не только на это. Кто бы подумал, что ты такие славные санки сделал?!
В этом она была права. Даже Поэт, увидев нарты, долго морщил лоб: «Надо же сообразить такое!». Он старался выразить своё восхищение русским умельцем чем-то вроде популярной когда-то песни: «Самолёт хорошо, а олени лучше!». Но ничего не получалось.
«Ну, какому сейчас мужику нужны какие-то чукотские нарты? Он что, таскать их будет сам? Ему ЧТЗ подавай. А вот у моряка хватило ума. Нужда заставила что ли? Какие слова найти, чтобы выразить мысль?». - Вертелось одно слово – нарты. И он только и мог сделать, что заменить в песне «оленей» на «нарты».
Хотел было сказать вслух, чтобы Валерий Иванович знал, что дело умелых рук его увековечено. Но сконфузился оттого, что не хватило у него таланта отдать должное, как бы хотелось товарищу, который заслужил это. И всё же не мог не сказать:
- Валерий Иванович, да ты на таких нартах горы свернёшь, а заломы на нашей речке – и говорить нечего.
На другой день Валерий Иванович собрался идти к залому. К нартам приторочил топор и пилу. Её сделал из двуручной. Уж соображать, так соображать во всём, что касается задуманного дела. Да и получается как-то всё само собой, когда увлечён чем-то, пусть даже самым малым, как видится со стороны. А со стороны – бери напарника, пусть дёргает за вторую ручку пилы – и все дела, Да был бы он. И зачем, когда ты можешь справиться сам. А как? Соображай. И, недолго думая, отрезал на наждаке один конец пилы вместе с ручкой. Получилось что-то вроде длинной ножовки с разводом для любой породы (и твёрдой, и мягкой).
Когда уходил, Дружок высунул заиндевелую морду из конуры, и пролаял, выражая охоту сопровождать его.
- Сиди, Дружок, сиди, - сказал ему Валерий Иванович. - Мал ещё. Будешь путаться под ногами. Подрастёшь, тогда, глядишь, и понадобишься. Пока же охраняй хозяйку. Пусть лепит пельмени. Кстати, она тоже просилась. Но какой был бы я хозяин, если бы в такой мороз и собаку за собой потянул, и жену тоже. - Последнее сказал вроде для себя, но Наталия Борисовна вышла по какому-то делу на веранду и, тоже услышав, отозвалась:
- С кем ты меня сравниваешь? Ну, будут тебе пельмени. На себя-то посмотри. Сидел бы уж тоже дома. Молодой нашёлся. Грудь нараспашку. Простынуть хочешь?
- Не грудь, а душа. Она для тебя открыта. А насчёт мороза… Ты забыла, как Иван дурак его отгонял? Я далеко от него не ушёл и тоже попытаюсь, - отшутился он, но всё же телогрейку застегнул плотнее, чтобы снять заботу с жены, хотя бы на тот момент, когда они вместе.
- Что-то ты сегодня разговорчивый? - удивилась она.
- Настрой такой, - и перекинув тяговую верёвку через голову на плечо, пошёл по мягкому снегу ещё не тронутому ни одним размашистым следом. Нарты потянулись за ним, оставляя глубокую полосу, словно зная, что по ней возвращение будет облегчённым тому, кто потащит их назад гружёнными по проторенной дорожке.
Валерий Иванович, стараясь среди тальника, закоченевшего, где попало, не петлять, вышел к реке более-менее по прямой. К его удивлению снег был сметён со льда ветром. Он ещё и сейчас кое-где своими порывами вихрил его остатки, сгоняя к берегу. Залом был выше по речке. Пошёл будто по катку. Хотелось по-мальчишески разбежаться и заскользить. Попробовал, валенки не дали. Но всё же чувство ребячества не проходило. И от этого было легко на душе.