«А если на моей вахте случится? - думал Валерий Иванович, ворочаясь с боку набок. - Что я буду делать? Кричать: «Полундра!». А кто услышит?».
У Наталии Борисовны по женской части воображение ещё более разыгрывалось:
- А вдруг выкидыш? - вскидывала она голову. - Бывает у коров выкидыш?».
- Нашла у кого спрашивать! - ошарашенно отвечал он, не открывая глаз. - Я и в страшном сне акушером не был.
Наталия Борисовна прыскала:
- Представляю тебя в таком качестве, - а потом, словно переживая за него: - А Мария Васильевна говорила, что у коров и схваток не бывает. Ты придёшь, а там уже телёночек лежит.
- На блюдечке с голубой каёмочкой.
- Всё шутишь, а мне не до шуток. Как там моя Беляночка?
Тут ему уже было совсем не до сна. Кряхтя, вставал, одевался и шёл в сарай. Убедившись, что корова спокойно, не думая о предстоящем, жуёт свою жвачку, возвращался. А Наталия Борисовна уже была в глубоком сне.
«Вот хитрованка», - вздыхал он и, поправив сползшее с неё одело, вновь ложился рядом, стараясь заснуть.
В отличие от жены, Валерий Иванович не мог засыпать сразу. Долго лежал в какой-то полудрёме и всё, что происходило вокруг, слышал. Привычка, выработанная в море. А стоило ему уснуть, тотчас приходили сновидения.
«Ими и проверяю себя, что наконец-то дал сон, как все нормальные люди, - объяснял он своё состояние. - А сколько сон длился, мгновенья или час – ума не приложу. Но знаю, что спал».
И сейчас, поворочался с боку на бок, прислушиваясь к спокойному дыханию жены, потом вдруг стала корова перед глазами. Успел только подумать:
«И ни одной бабы… А корова всё жуёт и жуёт. Сколько можно?».
В этот раз проснулся от того, что молодуха приснилась и, недовольная чем-то, зовёт его к себе. Прислушался, стараясь понять, чем вызвал её недовольствё, а за окном неистово воет пурга.
- Дождались. Её нам только и не хватало, - зевнула, тоже просыпаясь, Наталия Борисовна.
Он рассказал ей про сон.
- Поспал, значит, - лениво заключила она. - Белянка снилась? Понятно. Но молодуха – не к добру. Собирайся быстренько. Бабник нашёлся… Я тоже подойду.
- Выпала мне судьба на старости лет. Хороший сон в такую погоду – и тот не посмотришь, - проворчал он, поднимаясь.
- Иди, иди! Придёшь, досмотришь.
- А ты поможешь?
- Ещё чего не хватало.
Вышел, тихонько закрыв за собой дверь. На улице несусветная круговерть снежинок. В двух шагах ни зги не видно. Все постройки исчезли в белой мгле. Ветер сбивал с ног. Какое ему дело до повседневной жизни? А может и надо ему, чтобы она не засыпала. Проспит, а тем более, то, что является её продолжением. Так что иди! - велит природа. И ветер её глашатай. Он порой и мёртвого поднимет. А ленивый – и с перепуга вскочит с лежанки.
Дверь в сарай была с подветренной стороны. Валерий Иванович рывком открыл её. И тут же захлопнул. Но она закрылась не плотно. Он поддёрнул её к косяку и закрепил крючком. В густой темноте нащупал на щербатой стене выключатель и поблагодарил того, кто даже в убогом сарае повесил лампочку Ильича. Она, словно забыв о своём прославленном значении в обиходе советского крестьянства, как-то уныло свешивалась на перекрученной давнишней проводке с низкого убогого потолка из неотёсанных горбылей. Обгаженная оводами, мухами и прочей летней, назойливой для скотины нечестью, маячила тускло. Казалось, что она просто не желает ярко осветить всю запущенную тесноту затхлого сарая, которая сразу бросится в глаза новорожденному существу, и западёт в его памяти тем, что другой для него и не существует. Как в притче: «И сказал Бог Адаму, который показал ему тех детей своих, которые не вместились в хоромах и оказались в хлеву: - И будут они вечно в хлеву. И будут довольны, ибо хоромов и во сне не видели…».
Новорожденному бы сразу – всю чистоту, привлекательность, яркость красок, сочную зелень, синь воды. А тут – загаженный хлев. Это со стороны того, кто пришёл да вышел. Хозяину бы для себя подсветить – и добро. А высветить запущенное им – это уже на себя поклёп, на свою лень, на своё равнодушие, а то и на ссылку – как у всех, так и у меня. Так пусть светит лампочка в полнакала, чем полностью.