Что-то в поведении Белянки насторожило Валерия Ивановича и заставило задержаться в сарае. Обычно он подкидывал сена в ясли и уходил. Сейчас она лежала, скособочившись на хребет, отчего её брюхо выпучилось горой. Ноги раскинуты. Дышала глубоко и часто, будто упрекая вошедшего хозяина в том, что тот её, стельную, всё ещё держит в неухоженном сарае, где сквозняки, где холодный пол, на котором не понежишься, не смотря на соломенную, сухую подстилку.
Каждый тяжкий вздох её доходил до сознания Валерия Ивановича укором: - «Мне-то ладно. Я сама себя грею. Но каково будет моему телёночку, которого я бережно выносила в угоду тебе же? Он-то замерзнет тут. Эх, хозяин выискался. Толку-то от тебя…».
Он присел подле на корточки, положил руку на брюхо, исходящее внутренним жаром. Ощущая под ладонью живые толчки, поглаживал, словно оправдываясь и утешая, а больше желая затянуть время, а то и успокоить себя, надеясь, что таинство природы совершится без него, что ему повезёт, и он не останется один на один с этим, заговорил низким сочувственным голосом:
- Не успел я, Белянка, не успел. Давай уж пока так, как есть. Скоро я переведу тебя в новый сарай. Будет тебе тепло, светло и уютно. Потерпи. Замерзнуть я телёнку не дам. В дом занесу, если что. Зиму переживём как-нибудь. Ты, пожалуйста, поверь мне, - и, чтобы разжалобить её еще больше, а то и как-то приблизить к своему сопереживанию, вспомнил о некогда пережитом, почти в таком же сарае. - Мне тоже приходилось не сладко. Я тоже увидел свет почти в такой же убогости. Нас после раскулачивания завезли зимой, чёрте куда, и поселили в заброшенном сарае. Ни печки, ни окна, ни света – на полу навоз. Мама несколько дней выскабливала, вымывала. Отец кое-как соорудил каменку. Освещались лучиной. И выжили. Мать всё удивлялась, почему я это запомнил. А мы люди. Каково нам-то в сарае пришлось? Вот так, Белянка, - и сам чуть не всхлипнул от острой обиды, нанесённой судьбой и ей, и ему.
Упругие толчки под рукой вроде затихли. Он подумал:
«Ну вот, ложная тревога. Пойду, доложу».
Поднялся было на затёкших ногах. Но не успел размять их. Белянка вдруг повернула к нему голову. Из её огромных выпуклых глаз выкатились крупные слёзы страдания. Сердце у Валерия Ивановича упало. Хотелось крикнуть: «Белянка, не надо! Подожди, не торопись! Я сейчас сбегаю». Но не тронулся с места.
Белянка попыталась подняться. Но не смогла. Задние ноги её подкосились. Она засучила ими. Напряглась. Туловище дёрнулась. Отклячилась задом. Хвост оттопырился. У неё начались схватки.
Отёл не ждал. У Белянки от натуги короткая шерсть на холке взмокла. Место под хвостом то сжималось, то разжималась. Брюхо судорожно подобралось и тут же снова вздулось. И вдруг хлынула слизь. А вместе с ней показались тонкие с чёрными копытцами ножки и головка телёнка, прижатая к ним. И, свесившись, застряла.
- Давай, Беляночка, давай, родная! Давай! - поспешно зашептал Валерий Иванович, упав на колени. Почти не соображая, каким-то интуитивным, врождённым порывом, он обхватил ножки и потянул. Но ладони соскользнули. В отчаянии, чувствуя всем существом своим, что любая его оплошность будет стоить жизни, попробовал ещё раз, сжав сильнее – и вновь неудача. Его прошиб пот. Он растерялся.
«Ветошь бы мне какую в руки… Ветошь! - окинул взглядом всё вокруг - никакой тряпки не оказалось. - Господи что делать?».
Только взмолился, за дверью раздался ломкий лай Дружка. Послышался прерывистый голос жены:
- Валера, открой, пожалуйста!
Он бросился к двери, скинул крючок. Наталия Борисовна вся белом стояла перед ним.
- Ветошь принесла? - вырвалось у него.
Она протянула ему кусок сетки. Начала было оправдываться:
- Совсем забыла, Мария Васильевна предупреждала… Я приготовила и забыла, - вместе с ним бросилась к Белянке. И оба опешили.
У ног Белянки лежал беленький, весь в неё телёнок. И не просто лежал, а пытался подняться, опираясь на передние ноги, которые всё время подкашивались.