- Вот шустрик! - изумился Валерий Иванович, не веря своим глазам.
- Какой хорошенький! - умилилась Наталия Борисовна, нагибаясь к нему. - Сейчас мы тебя накормим.
А Белянка устало повернула к ней голову и поблагодарила её продолжительным мычанием.
- Надо же, - заметил Валерий Иванович, - я принимал, а мне благодарности ноль. Чувствует природу. Товарки нашлись.
Он подхватил телёнка, перенёс его в закуток, толсто застеленный сеном и усердно начал обтирать, массируя, вздрагивающее тело и приговаривая, как ребёнку:
- Вот так вот, вот так. Обсушу тебя, обложу сеном и будешь, как в люльке.
Наталия Борисовна, обиходив Белянку, уселась выдаивать молозиво. Дружок жалобно поскуливал и настойчиво царапался в дверь.
«Пчёлы ещё в омшанике, - довольно подумал Валерий Иванович, оценивая своё увеличившееся хозяйство. - То ли ещё будет, когда сарай закончу».
От избытка чувств, сказал, чтобы жена услышала:
- А не истопить ли нам сегодня баньку? Попариться в такую пургу в самый раз. А потом сон кинем, как положено после вахты.
- Я – за! - донёсся до него, между цырканьем молозива, возглас Наталии Борисовны. - А пока давай-ка попробуем напоить.
Она вошла в закуток с кастрюлькой, где желтело молозиво.
- А как? - спросил он. - Может быть, из бутылки с соской?
- Ага! А потом, что я буду делать? Он Белянку будет высасывать. Отучи, попробуй. Нет, надо сразу приучить, чтобы пил из посуды. Держи-ка его за головку. Открывай рот.
Она макнула палец в молозиво и дала облизать телёнку. Он начал сосать. Она выдернула палец и подставила ему кастрюльку. Он было отдёрнулся. Но Валерий Иванович удержал. И телёнок начал тыкаться головкой кастрюльку, как в вымя.
- Ага! Голод не тётка, - восхищённо сказал Валерий Иванович. - Будешь жить! Ну, мать, ты даёшь! Откуда у тебя такие познания?
- Всё оттуда, как ты говоришь, от породы, - ответила, словно гордясь не забытым материнским опытом и умиляясь, будто видя своего ребенка, который впервые оторвался от её груди и стал самостоятельным. Это означало, что у него будет будущее.
Глава шестнадцатая. СЕНОКОС.
Незаметно дожили до сенокоса. Восприняли его уже буднично, как всякую крестьянскую работу, без которой в их положении уже не обойтись. Больше беспокоились о покосе: выделят ли его им для постоянного пользования или нет. Но и тут обошлось. Мария Васильевна сдержала своё слова. Правда так, как они и не ожидали. Она отдала им свой покос, которым пользовалась годами. Предложила сама и бескорыстно, словно они были близкие её сердцу люди.
- А как же вы обойдётесь? - спросил Валерий Иванович, расстроенный давно забытым вниманием.
- Не дотянем мы с Ночкой до зимы, - вздохнула она.
- Мария Васильевна, такое ли от вас слышать? Вам ли говорить? Ушам не верю.
- Сама себе не верю. Но что делать-то. Не в мочь стало. Ноги поизносились бегать-то за коровой. Отбегалась…
- А дети?
- Им не до нас. Живут своей жизнью, - и, будто оправдывая их в чём-то или не желая осуждать, добавила, опустив глаза: - Они меня не бросят на старости лет. Обещают забрать к себе. Одного не понимают, как я без Ночки? Да и без русской печки тоже. Окочурюсь ведь в городе. - И с каким-то вызовом бросила куда-то в пространство: - Нет! Печку я не брошу! На её лежанке родилась, на ней и Богу душу отдам.
Он смутился, не зная как её утешить. А она, отставив заботу о себе, продолжала о том, что её сейчас больше занимало:
- Покос берите со спокойной совестью. Я перепишу его на вас, чтобы пересуду не было. Мало ли что? Нынче люди всякие, - говорила как об узаконенном завещании. - А покос хороший. Сплошная тимофеевка. Косить любо. Сама косила, знаю, - вздохнула она.
- Мария Васильевна, как мне вас отблагодарить?!
- Да о чем ты! Какая благодарность. Я знаю: покос не пропадёт. Вот и благодарность, - замолчала, будто что-то вспоминая, дорогое ей. И вновь вздохнув, продолжала: - Правда, далеко ходить. Сама я уже тебя не доведу. Но Поэт покажет. Последние годы, он мне его выкашивал. Тебе-то косить приходилось?
- Да нет пока, - усмехнулся Валерий Иванович.
- Дело не шуточное, - одёрнула она его. - Но ничего. Поэт тебе поможет и в этом.