Вышли из мари болотной, едва держась на ногах. У обоих сердце было на последнем дыхании. Только у речки вздохнули свободно. Подошли к тому месту, где Валерий Иванович когда-то разбирал залом. Здесь, под обрывом образовалась темнеющая загадочной глубиной небольшая заводь. Речушка словно отдыхала в ней. А передохнув, весело бежала дальше по перекату, оставляя вдоль уже сглаженного берега песчаный нанос.
- Вот тебе и пляж к нашим услугам, - вздохнул Валерий Иванович, почувствовав вдруг всем обмякшим, вспотевшим телом потребность в водяной прохладе. И было направился к ней. Но Поэт, пугающим жестом остановил его и сам, задержавшись у отвеса между кустами шиповника, показал пальцем вниз.
Валерий Иванович вытянул шею, и сердце его замерло. В конце заводи перед перекатом, стояло против течения с десяток прогонистых, с руку величиной, ленков, вальяжно пошевеливая плавниками. Они, казалось, только и ждали крючка с червячком, то открывая, то закрывая продолговатые пасти.
- Червячка бы им подвести, - прошептал Валерий Иванович.
- Всему своё время, - выдохнул Поэт, едва сдерживаясь. - А сейчас пускай нагуливаются в своё удовольствие и оставят в верховье потомство. Главное, залом теперь не стоит у них на дороге. - И всё же, не выдержав «стойки», подался вперёд, словно пытаясь забросить удочку. Из-под ноги его выкатился голыш и с шумным плеском плюхнулся в воду. Ленки все враз, как по команде, метнулись в глубину. - Эх, будь я неладен! Всё-таки нарушил покой.
- Не ты первый, - сказал Валерий Иванович, - и у речки всё живое боится нас.
Они озадаченно спустились на косу. Разделись. Ногами попробовали, не слишком ли для их разгоряченных тел, холодная вода. Окунутся, и пиши пропало. Вода показалась в самый раз. И не остывая, как мальчишки взвизгнув, нырнули. Но тут же вынырнули из ледяной купели и шумно проплыли против течения насколько яма позволяла, потом быстро обратно.
Вылезли и упали на прогретый песок, прижавшись к нему всем существом своим – и душевным, и физическим. Валерий Иванович облегченно и с какой-то радостью признался:
- Я думал не добреду до дома. А теперь – хоть снова на покос!
- Всё дело в нашей речке, - отозвался Поэт. - Кто с ней в обнимку – духом не устанет и сорокотом не станет.
Оба засмеялись. И показалось им, что речка серьезно и внятно проговорила:
- Вы – мне, я – вам!
Они переглянулись, не отрицая. Хотелось, чтобы слова речки были действительностью, в которой и они сыграли какую-то свою, пусть маленькую, но положительную роль. Каждый припомнил, что ничего особенного в этой речушке не находил. Одно только и было – жизнь свою без этой речки не представлял. Без её загадочного журчания, без того облегчения, которое чувствовали после трудов праведных, сидя с удочкой на приветливом берегу под тенистой кроной векового дуба, в поклоне склонившегося над ней.
- Ты почему перекрестился, прежде чем поднял косу? - вдруг спросил Валерий Иванович, переворачиваясь лицом к небу.
- А я почём знаю, - задумчиво сказал Поэт. Следуя его примеру, ладонью прикрыл глаза о солнца. - Интуиция, однако. Или души предков, косивших когда-то, подтолкнули под локоть. Какая-то связь есть. Бывает, что она проявляется и у нас грешных, как вот сейчас. Мать вспомнил… Она во время войны крестила и себя, и меня, чтобы нам обоим – ей, едва стоявшей на ногах, и мне, десятилетнему дистрофику, хватило сил трудиться с утра до вечера на колхозном поле, где созрел хлеб для фронта… Сейчас эти силы всё ещё во мне, да и в тебе тоже, как я вижу. Да и во всех, кто был в таком же детском возрасте. Стоит нам перекреститься, и силы просыпаются несметные. Засели в нашем поколении крепко-накрепко.
И, словно подтверждая его слова, густая тень от облака, вдруг накрывшего их, тут же испарилась, как от чего-то горячего, что всё ещё излучали их закалённые войной тела.
Нежились они недолго. Не привыкли валяться без дела. Да и «под ложечками» засосало, к столу бы сейчас в самый раз. Они споро оделись и пошли – подгонять не надо.