Но опер Гриненко, имея чисто русскую фамилию, не был бы опером, если бы не почуял в моём предложении подвоха. Через несколько ударов своего взволнованного хохляцкого сердца он уже смотрел на меня с надеждой.
— А можно в рассрочку? — робко и еще тише произнёс он, — Мы с Маринкой в эти выходные к её родителям метнёмся, у них деньги есть, я знаю! И своих я тоже напрягу! — глядя на меня, Гриненко даже дышать перестал. Так уж ему захотелось наполнить новые стены новыми кроватями, столами и прочими тумбочками!
А в моей голове тем временем друг о друга бились совсем другие мысли. Разнознаковые и до невозможности противоречивые. Трофейных денег у меня было, как у дурака махорки. Как-то так получилось, но в нашем городе я, без осознанного на то умысла, превратился в Рокфеллера Поволжья. В подпольного Корейко из внутренних органов социализма. И тратить мне эти фантики было некуда и не на что. Если уж на то пошло, то я о них и не вспоминал. Честнее сказать, вспоминал, но крайне редко. И больше с беспокойством, нежели с алчной радостью. Оскомину я сбил еще в прошлой жизни, когда после МВД потрудился в одной известной на всю страну госкорпорации. В которой моё директорское жалованье в одном из её отдельных производств было неприлично большим. Настолько, что оно намного превышало фонд заработной платы следственного отделения Октябрьского РОВД. Но уже не в дереве, а в настоящих деньгах. В рублях американского образца, то есть.
Не пересказать, как мне хотелось оплатить Стасу все эти куски ДСП. Даже, если они привезены из заграницы, то они всё равно не то, что стояло у меня дома в прошлом бытии. Но для этого затхлого времени, любой румынский «Мираж» из отлакированной деревоплиты с бронзовой фурнитурой, еще долго будет считаться мебелью премиум-класса.
Но, как взрослый и битый жизнью мент, я хорошо понимал, какие мысли начнут роиться в голове моего друга, когда первоначальный морок спадёт с его разума. А ведь он каждый день будет видеть эти дрова. Видеть и неизбежно задумываться, откуда у лейтенанта Корнеева такие деньжищи? И сколько на самом деле у него этих деньжищ, если он так легко с ними расстаётся⁈ Но, главное, откуда они?!!
— С деньгами я вроде бы разобрался и завтра мне их дадут! В долг дадут! — уточнил я, решительно ступая я на тонкий лёд недопонимания со стороны друга. А, быть может, и того хуже, — На длительный срок обещали деньги! — добавил я, — Если сейчас не выкупить, то потом такого случая уже не представится. Не маленький, сам понимаешь! Хотя, ты решай своим разумом. Но я бы на твоём месте долго не раздумывал! — уже почти сожалея о содеянном, подпалил я все мосты для отступления.
— А сколько денег надо? — снова шепотом задал главный вопрос, еще совсем недавно казавшийся бесстрашным, опер, — Я просто боюсь, что не потяну.
— А ты не боись! — продемонстрировал я другу уверенную улыбку мильёнщика, реально опасаясь, что заробевший Гриненко сдаст назад, — Что-нибудь придумаем! В рамках действующего законодательства, разумеется!
Эту последнюю фразу я уже добавил в качестве контрольного выстрела. Успокоив друга, если не наповал, то настолько, чтобы он сегодня уснул без валерьянки.
— Тогда ладно! — мигом расплылся в счастливой улыбке чрезмерно совестливый хохол, — Тебе я верю! Ты, Серёга, обязательно что-нибудь придумаешь! В этом я нисколько не сомневаюсь!
Спихнув на меня бремя финансовых обязательств, старший лейтенант Гриненко окончательно ожил и даже пустился в рассуждения о будущем интерьере своих хором.
Мне, чья не менее новая мебель по большей части всё еще была не распакованной, эти бредни друга были неприятны. И я вежливо, но твёрдо выпроводил его из кабинета.
Я еще успел подумать, что лет через двадцать этот же самый Стас даже и не подумал бы озаботиться тем, что кусок, который попал ему в рот, достался ему не по чину. Да и я бы тоже не переживал, что он меня не поймёт и даже осудит за этот аттракцион небывалой щедрости.
Потом мои плечи придавила процессуальная каторга почти просроченных уголовных дел. Над ними, так и не разгибая спины, я просидел до того момента, когда в дверях появилась Лидия Андреевна Зуева. Я испытал приступ небывалого счастья от того, что оторвался от бумаг. И губы мои растянулись на всю ширину физиономии.