Пережевывая эти невесёлые мысли словно сухой и пыльный песок, я не без труда поднялся с дивана и поплёлся в сторону сантехнических удобств. Размышляя по пути, какой из двух перспектив имеет смысл отдать приоритет. Буквально через две-три секунды. Избавлению ли организма от излишней влаги, которая рвалась через с трудом контролируемый свисток наружу? И уже достаточно громко плескалась в ушах… Или же утолению зверской жажды? Из-за которой сухой язык ржавым рашпилем безжалостно царапал рот изнутри.
Победили моя природная стеснительность и врождённая интеллигентность. А если честно, то вполне обоснованное опасение обоссаться прямо сейчас и прямо в коридоре. И только по этой причине я толкнул дверь туалета, а не продолжил свой тернистый путь в сторону кухни с вожделенной минералкой в холодильнике.
— Иди пока мойся, а я тебе куриной лапши разогрею! — голосом мудрой жены с двадцатилетним стажем, предложила невесть откуда появившаяся Лиза, — Или, может, опохмелишься? — изучающе прищурилась она, стоя напротив руин, которые еще вчера после обеда гордо прозывались Сергеем Егоровичем Корнеевым.
Мой организм запротестовал против садистского предложения урюпчанки и откуда-то изнутри к горлу устремились нехорошие позывы. Я абсолютно точно понимал, что опохмел категорически отпадает. Что меня сразу же вырвет только от одного запаха спиртного.
— Понятно! — скептически покачала головой настырная пельменница, правильно поняв терзания моей души и, прежде всего, желудка. — Мойся, иди! А лапшу я тебе всё же разогрею, она тебе сейчас в самый раз будет! Она оттягивает!
Уже когда в ванной жадно хлебал холодную воду из-под крана, я даже успел удивиться таким тонким познаниям юной племяшки. Касательно всего. Насчет оттягивающей лапши, ну и вообще относительно иных похмельных нюансов. Но потом, по мере угасания в кишках пожара, голову начали наполнять другие мысли. Вытесняя из похмельной черепушки всё суетное, второстепенное и малозначительное.
После холодно-горяче-холодного душа я пришел в себя настолько, что даже нашел в себе силы, чтобы побриться и почистить зубы. Причем сделал это почти без насилия над собой. Из ванной я вышел относительно нормальным человеком. Это я понял сразу по двум признакам. Во-первых, мне захотелось лизаветиной лапши, которой уже отчетливо благоухало из открытой кухонной двери. И, во-вторых, я вспомнил, что новые погоны на китель, которые я планировал пришить вчерашним вечером, я так и не пришил. А это очень плохая примета, даже при всех смягчающих обстоятельствах! И даже с учетом того, что мне, православному атеисту и убеждённому агностику с высокой колокольни плевать на все суеверия этого несправедливого мира!
Прислушался к благодарному организму, чувствуя, как лоб покрывается испариной, а отравленный спиртом мозг, постепенно собирается в кучу и встаёт на место,
— Ты величайшая умница, Елизавета! — направил я в рот очередную ложку с куриным бульоном, — Вот теперь я тебя точно удочерю! — не лукавя ни на йоту, совершенно искренне пообещал я своей спасительнице.
— Ты опять⁈ А сам ведь жениться обещал! — плаксиво всполошилась мнимая уроженка славного города Урюпинска, — Не хочу я удочеряться, ты жениться на мне обещал! — комкая в руках полотенце и возмущенно притопнув тапком по кухонному линолеуму, повторно — и еще больше — забеспокоилась малолетняя хищница.
От лизаветиного визга в голове снова что-то нарушилось и я решил прекратить неконструктивную полемику. Мало её, так еще Пана набежит из своей комнаты и тогда уже будет мне двойное счастье! Доедал я молча, но под горестные причитания второгодницы. Потом так же молча встал из-за стола и пошел одеваться. Через пятнадцать минут подъедет Стас и нам надо будет на рысях выдвигаться в СИЗО. День сегодня мне предстоит не просто напряженный, а самый настоящий каторжный.
— Ты же в форме хотел сегодня идти! Вчера сам говорил! — обиженно захлюпала сзади мокроносая устрица, когда я распахнул створки шифоньера и достал из него плечики с цивильным костюмом.
— Не получится сегодня в форме, — покачал я головой, не оборачиваясь к малолетней страдалице, — В старых погонах идти никак нельзя, а новые я как-то еще не пришил!
— Это ты не пришил, а я пришила! — будто партизанка перед расстрелом, с торжеством, пропитанным трагизмом, выплюнула мне в спину несостоявшаяся моя дочь. — Все пальцы себе, как дура, исколола! Одевайся уже! — чем-то мягким толкнула она меня в спину.