Трактористы и механизаторы сидели кто на крыльце возле дома, кто на ящиках и ящичках, они курили и о чем-то спорили: у них как раз был перерыв. Человека, нанесшего дедушке оскорбление, среди них не было.
Мы сошли с мотоцикла и сняли шлемы. Начались приветствия и рукопожатия.
Кое-кто из трактористов знал отца еще по учебе.
— Как дела, Хайнер? Приехал навестить своих предков? Это твой, что ли? — спросили про меня.
— Мой, — отвечал отец.
— Надо же, как время летит. Только по детям и видишь, что стареешь. — И все в таком духе.
Вдруг люди пришли в движение. Во двор въехал тягач, под его радиатором были укреплены цементные плиты, чтобы машина не оседала из-за тяжелого груза. Она тащила за собой фургон, до отказа набитый бутылками с молоком, хлебом, колбасой и сыром. Водитель приехал из деревенской лавки.
Отец сказал, что ему это знакомо по универсаму в Гинстерхайде. Туда, правда, грузовики и фургоны подъезжают уже около семи утра, потому что рабочие должны рано завтракать. Следующий наплыв бывает около девяти, но он не такой большой.
Началась раздача продуктов по списку.
— Может, хотите чего-нибудь поесть?
— Нет, спасибо.
Люди принялись за еду. Они явно наслаждались минутами отдыха. Через некоторое время отец сказал:
— Тут надо устранить одно маленькое недоразумение. Кто-то из возивших навоз закатил в лес автопокрышку и обозвал моего отца старпером.
Раздался дружный смех. Это не по их части, они с навозом и, слава богу, с дерьмом дел не имеют. Отец не по адресу обратился.
— Нас вообще это не колышет, — заявили они.
— Но ведь это и ваш лес!
— За него отвечает лесничество, — последовал ответ.
Люди поплевали себе на ладони, давая понять, что им пора приниматься за работу.
— Надевай шлем, Гиббон, — сказал отец. — Мы едем дальше.
Между Пелицхофом и Безенбергом стоит большой телятник, в нем откармливают несколько тысяч телят, пока те не станут ростом с корову. Телятник напоминает фабрику, он так и называется: Безенбергское народное предприятие по откорму скота. Найти его не представляет труда: сразу же за забором высятся двенадцать силосных башен, выстроившихся в ряд, словно гигантские консервные банки. Они видны с большого расстояния.
Мы с отцом доехали до стоянки перед телятником, притормозили и сняли шлемы. Отсюда мы направились к зданию дирекции. Найдя директорскую приемную, мы постучали и вошли.
Секретарша стояла у окна и поливала из молочной бутылки кактусы. Нам пришлось подождать, пока она не закончила этим заниматься. Затем она повернулась к нам, взмахнула ресницами и спросила:
— Что вы хотите?
Позднее мы узнали, что ее звали Рози. Она была одного возраста с моей матерью, и от нее ужасно хорошо пахло. Наверное, она стремилась перебить своими духами вонь от телятников. Юбка на ней сидела в обтяжку, а блузка была настолько узкая, что некоторые части ее тела буквально рвались наружу.
Отец уставился на секретаршу. Она сильно задышала и тоже уставилась на него. Я уже говорил, что отец красивый мужчина. Секретарша, по-видимому, неправильно оценила отцовский взгляд. Она провела руками сверху вниз по бедрам, словно у нее на юбке появились складки. Так низко отец явно не заглядывал, и я уже подумал: ах, если бы все это видела мать. И тут они оба заспорили. И, кажется, виноват в этом был отец. Мы помешали секретарше поливать ее кактусы, но она, несмотря на это, повернулась к нам и любезно спросила: «Что вы хотите?»
Отцу следовало бы на это тоже сказать какую-нибудь любезность, например: «Ах, как вы прекрасно пахнете» — или: «Ну и здорово же вы дышите». Вместо этого он уставился на ее блузку и начал говорить о какой-то автопокрышке, которую закатили в лес.
Я вполне разделяю возмущение секретарши. Она застегнула наглухо блузку и холодно произнесла, что это ее не касается и что отец обратился не по адресу.
— Нет, по адресу, — заявил отец. Он это чувствует собственным носом. Нам нужно устранить безобразие, и мы пройдем к директору, на худой конец — и без ее разрешения.
— Нет! — вскричала секретарша. Она встала перед дверью, и ее грудь стала вздыматься и опускаться так бурно, что пройти мимо действительно не было никакой возможности.