Мать сжалась в комок и заплакала.
— Тебе следовало сокрушаться два месяца тому назад, Карола, — высокомерно проговорила бабушка Хабенихт. — Теперь слишком поздно.
Тут вскочил доктор Паризиус и властно подошел к бабушке Хабенихт. Та окинула его сердитым взглядом. Доктор Паризиус поднял для пущей важности на лоб очки и стал рассматривать бабушку в упор. Затем он сказал:
— Разреши-ка, пожалуйста, Лизабет, — и обхватил руками ее шею, надавив при этом большим пальцем на хрящ.
Этот прием я как-то видел в одном фильме по телевизору, женщина не могла оказать ни малейшего сопротивления своему душителю. Сцена была захватывающей. Мне кажется, все затаили дыхание, пока наконец дедушка Паризиус не объявил:
— У тебя щитовидка, Лизабет. С этим не шутят.
— Ну вот еще! — воскликнула бабушка Хабенихт. Она разозлилась, но немного отступила назад. Кажется, она почувствовала в себе какую-то неуверенность.
— А потом, это прискорбное искривление левого бедра, — продолжал доктор Паризиус.
— Искривление, искривление! — сердито воскликнула бабушка.
Когда я отвечаю таким образом, родители утверждают, что я грубиян.
— От тяжелой работы, — заметил доктор Паризиус. — И неудивительно. Тебе нужно обратиться к ортопеду, пока еще не поздно. Я устрою тебе консультацию.
Бабушка от страха повалилась на стул, а потом случилось то, что бывает с ней только во сне: она замолчала.
Дедушка Паризиус взял одеяло и закутал меня.
— Еще не хватало, чтобы мальчонка подхватил воспаление легких, — сказал он.
Он назвал меня мальчонкой, и в этом слове не было ничего сердитого.
— Разве мы не можем вести себя как серьезные люди, — спросил доктор Паризиус. — Давайте попробуем вместе найти какое-то решение. То, что случилось, — это, конечно, плохо. И ты, Карола, несешь большую долю вины.
Мать всхлипнула.
— Возможно, — продолжал мой дедушка Паризиус, — очень возможно, что мальчику будет лучше остаться в Пелицхофе, где за ним будет присматривать отец.
— Что ты говоришь, что ты говоришь!
— Прекрати квакать, — одернул доктор Паризиус свою супругу.
Мне показалось, что сегодня он выражался особенно четко. Бабушка Паризиус широко разинула рот, словно собиралась выдуть в замерзшем стекле глазок.
— Итак, — сказал дедушка Паризиус, — я согласен оставить мальчика у отца. Моя жена — тоже. А ты, Карола?
Мать всхлипнула. Мне стало ее ужасно жаль, и я вдруг испугался. Я подумал о бабушкиной колючей мочалке и об отцовской возлюбленной. Я бы с удовольствием вернулся к отцу, но он явно захочет навязать мне свою Рози в качестве новой мамаши. Но у Рози из народного предприятия по откорму скота уже есть ребенок, чудо-ангелочек Ангелика. Об этом сообщила бабушка Хабенихт. У меня же стрижка «ежик», я ношу стальные очки и, быть может, не понравлюсь подружке отца. Конечно, это правда, что дышит она ужасно заманчиво и эффектно, потому что у нее такая узкая блузка. Отцу то и дело будет хотеться ее целовать, и я ему буду мешать. Куда мне тогда деваться? Передвижная киноустановка в Пелицхоф уже не приезжает, и кафе-мороженого здесь нет. Еще, чего доброго, придется скитаться с чудо-ангелочком за руку по окрестностям. Нет, лучше уж пусть будет «Плоскостопный на Ниле».
— Успокойся, — сказал Ленгефельд, обращаясь к моей матери. — Я тоже пытался подкупить мальчишку мини-машинками и привлечь на свою сторону. Это было ошибкой.
Мать не успокаивалась. Я заметил, что каждый раз, когда дело идет о чем-то важном для нее, она держит на коленях мокрый носовой платок и обеими руками теребит его. Сейчас это выглядело так, словно она хотела его разорвать. Она проговорила жалобным голосом, что глубоко сожалеет о своих упущениях, о моей худобе и обещает исправиться, обещает чаще готовить, например свинину в кисло-сладком соусе.
— Только не свинину! — воскликнул Ленгефельд. — Нельзя же каждое воскресенье есть по-азиатски.
Не знаю, как это произошло, но Вольди, «большая лысина», стал мне вдруг намного симпатичнее.
— Ну так что же мы решим? — вопросил доктор Паризиус.
Отец и дедушка Хабенихт до сих пор не произнесли ни слова. Наконец дедушка встал.
— Ты куда? — крикнула бабушка. У нее снова прорезался голос.
— У нас гости, — сказал дедушка. — Пойду принесу ежевичный ликер. А то мы слишком уж трезвые и деловые. Лизабет, давай стаканы.