Не успел я ни кивнуть, ни согласиться, как все уже совершается по плану, выдвинутому фрау Хёлер. На другой день после обеда Ханна привозит из города мальчиков. Кстати, старший присвоил себе глаза матери, глаза, которые бог то ли благословил, то ли покарал зазывным взглядом, а у младшего глаза, которые вполне могли быть унаследованы от моего семейства. Вдобавок он жизнерадостный мальчик. Зовут их, как я уже говорил, Арне и Ярне, но теперь они желают именоваться Джим и Джо, и фрау Хёлер спрашивает меня: «Так и будем их называть или даже не подумаем?» Я выдвигаю мысль, что мы имеем дело с детскими капризками, а потому можно называть их и на заморский лад, раз им так хочется.
Теперь мальчики часто бывают в садоводстве, делают всевозможные открытия, заводят дружбу с таксой шефа, засовывают ее в старый чулок и ликуют, когда такса начинает лаять прямо из чулка, потому что воображает, будто залезла в кроличью нору. Мальчики никак не могут понять, почему это кошка не ест землероек, пытаются доить коз, козы их отгоняют и бьют раздвоенными копытцами, играют в футбол кочаном ранней савойской капусты или возятся с Ханной, как со старшей сестрой. А фрау Хёлер толкает меня в бок и говорит: «Вы только гляньте, прямо взаправдашняя мать!»
Господин штудиенрат Хёлер не принимает участия в формировании моей новой семьи, у него по горло забот с самим собой, у него рухнул мир, который был запрограммирован на тысячу лет и от которого спустя ровно двенадцать лет вообще ничего не осталось. Он обитал в этом рейхе отнюдь не как фанатичный адепт, скорее как благожелательный и тихий работник умственного и физического труда. В жены он взял женщину сугубо неарийского вида, а она получила в наследство это имение. С тех пор как штудиенрат стал женихом, он работал в этом райском саду, а вдобавок и штудиенрат был неплохой, он знакомил детей из Гроттенштадта, которые хотели в жизни чего-то достичь, с теоремой Пифагора, то есть с тем удивительным фактом, что в прямоугольном треугольнике сумма квадратов катетов равна квадрату гипотенузы.
Теперь господин Хёлер занят поисками нового рейха, дабы благосклонно обитать в нем, я же, как мне кажется, призван быть его советником. «Ведь не станете вы утверждать, что в самом недалеком будущем мы должны сотворить мир по образцу американских плутократов: брюки и подтяжки, все из одного куска, из одной материи, — (он подразумевает комбинезоны), — а вдобавок шляпы с полями, широкими, словно навес у ярмарочных лотков?»
Тут я соответствовать не могу, мне не дано изображать из себя пророка.
Господин Хёлер объясняет мне, что прошел через разрушенный ныне рейх отнюдь не так благосклонно, как я, вероятно, полагаю: гауляйтер Тюрингии, которого я всегда называл скотом, был мне очень не по душе. Вспоминаю, как этот гауляйтер в темном мундире открывал неподалеку фабрику штапельного волокна, как он оглаживал свой мундир и попутно сообщал, что благодаря сочетанию гениальностей фюрера и химиков стало возможным сделать этот мундир из картофельной ботвы. Гениальности — это ж надо, какова псевдоэрудиция, а кстати: куда делись его сукна из картофельной ботвы, когда они были ох как нужны нашим солдатам в мороз, под Сталинградом? Эта скотина из рабочего сословия, он просто напускал на себя важность, и больше ничего.
Я не мешаю господину Хёлеру выговориться, я не поддакиваю и не возражаю, ибо стремлюсь стать писателем не только по названию, но и хочу при случае иметь тому документальное подтверждение. Короче, вечером, у себя в сторожке, я делаю кой-какие записи. Господин Хёлер, записываю я, принадлежит к числу неподатливых немцев. До сего дня недостаточно обращали внимание на то обстоятельство, что в их лице мы имеем дело с далеко не безобидной массовой партией, питающей надежду на немецко-прусский лад восстановить не оправдавшее себя старое либо политически устаревшее. Хочу надеяться, что парадное вышагивание солдат перед так называемой Новой стражей в столице нашей маленькой страны не относится к их числу.
Господин Хёлер все размышляет и размышляет на тему, почему Гитлеру не удалось привести немцев туда, куда он хотел. Обитатель Оберзальцберга был в его глазах гений, и вплоть до того дня, когда мы с ним держим совет под сенью дерев, между зарослями пастушьей сумки и дикой мальвы, он так и не сумел понять, почему не свершилось чудо, дабы спасти этого гения, когда русские загнали его в дальний угол бункера. «Не скажу, что я суеверен, — говорит господин Хёлер, — но ликвидация подобного гения могла произойти только вследствие определенных излучений, характер которых неведом даже учителю физики».