Фрау Ханна Шикеданц знает, что я пишу книги. Своим одноклассницам, которые тогда работали в садоводстве, она даже переслала несколько моих книг на запад, другими словами — в Федеративную республику, но речь о том, прочла ли сама Ханна какую-нибудь из моих книг, у нас как-то не заходит. Фрау Шикеданц хочет доказать нам, что и ее жизнь не обделена событиями, достойными внимания: она рассказывает про одного из своих братьев. Поначалу брат был официантом, а потом возглавил известный ресторан и в этом качестве один раз даже принимал у себя Черчилля. Вы только подумайте! И, само собой, мы из вежливости восхищаемся этим обстоятельством и готовно обнаруживаем на фрау Шикеданц отблеск того сияния, которое отбросил на нее визит Черчилля в ресторан ее брата.
Тут я вспомню письмо господина Хёлера, где он сообщал, что бедную Ханну временно поместили в психиатрическую лечебницу, и, несмотря на яркое пополуденное солнце, несмотря на зреющую по склонам пшеницу, несмотря на обилие черешен на деревьях, несмотря на жаркую погоду, мне станет как-то зябко, и мы поблагодарим фрау Ханну и откланяемся.
Не имело бы никакого смысла напоминать фрау Ханне те слезинки, их было три либо четыре, которые она пролила, когда мы, мой сын Ярне и я, через раздвижную дверь забрались в товарный вагон, чтобы занять места на чемоданах моего изготовления. Хотя бы из чувства приличия негоже напоминать человеку о слезах, которые тот пролил по причине, давным-давно отзвучавшей, и если я все-таки пишу здесь про эти слезы, то лишь затем, чтобы они не были пролиты совсем уж напрасно и чтобы я мог спокойно умереть в наивной надежде, что с помощью букв и слов мне удалось сделать их чуть-чуть незабываемей.
ERWIN STRITMATTER Grüner Juni © Aufbau-Verlag, Berlin und Weimar 1985
Гюнтер Рюкер
ХИЛЬДА, СЛУЖАНКА
©Перевод. Е. Кащеева
Закрыв глаза, мальчик досчитал до семи — магической цифры, — весь подобрался и стрелой полетел по каменным ступеням наверх, на чердак, где в запрятанном среди рухляди и хлама сундуке ждали его книги. Он мог бы шутя перемахнуть сразу через три ступеньки (в этот сумрачный ноябрьский день тысяча девятьсот тридцать восьмого ему шел уже пятнадцатый год), но не пропустил ни одной. Отталкиваясь от каждой, он вел счет про себя, не открывая глаз. Через десять ступенек нога его легко коснулась площадки, он бросил тело вправо, поднялся еще на четыре ступеньки — опять площадка и еще десять ступенек наверх. Значит, следующие четыре ступеньки и еще десять приведут его в правое крыло верхнего этажа.
Навстречу устремились запахи вчерашнего обеда из деревянных шкафчиков, стоящих у входа в квартиры. Здесь начинался новый пролет, в нос ударил аромат облаток — жиличка пекла их на продажу. Мальчик заложил крутой вираж вправо, не касаясь поручней — все искусство подъема состояло в свободном полете без помощи рук и в безупречном подсчете ступенек. Запахи менялись, он знал, что через десять ступеней ощутит под ногами деревянный пол. Днем на верхнем этаже пусто. Живут там одинокие люди, возвращающиеся с работы поздно вечером.
Его обступила тишина. Начиналось царство Марихен. Все дети боялись Дурочки Марихен, даже он, хотя первый пушок на его щеках уже загрубел. Когда-то в детстве Марихен болела лихорадкой. Однажды ее прямо среди сна громко окликнули, и прошиб ее тогда такой страх, что с тех пор говорит она невнятно, а движения стали замедленные, точно у парализованной. Поговаривали, что Марихен могла бы выздороветь, если бы вновь пережила такой же ужас, но и солнце, и луна, и звезды должны стоять на том же самом месте, как в тот час, когда злой недуг обрушился на Марихен. Однако надежды на это почти нет.