И она, воспользовавшись затишьем, послала благодарную улыбку зрителям, дала дирижеру знак и запела арию, которая следовала за фразой офицера. «Мой лейтенант, мой лейтенант, пойми же наконец, быть добрыми друг к другу наказывал творец!» — пела она. В зале уже выказали готовность слушать каприччио этой улыбающейся женщины, начали рассаживаться по местам, желая из уважения к даме прекратить спор, как вдруг театр пронзил крик, громче и мучительней которого наверняка еще не раздавалось в этом здании. «Нет!» — кричали с яруса. И еще раз: «Нет!» Мальчик почувствовал, как на него уставились сотни глаз. Мать застыла в страхе, не отваживаясь взглянуть на Хильду, которая с неистовой решимостью выкрикивала залу свое «нет!». Обеими руками она вцепилась в поручень и кричала изо всех своих сил. И чем громче пела субретка, чем громче оркестр пытался поддержать певицу, тем громче кричала Хильда. Ее руки с такой яростью сжимали поручень, что казалось, стоит ей захотеть, она переломит его, и ярус упадет. Неужели то была Хильда, Хильда, которая жила с ним рядом, с которой он ел суп, мыл и вытирал посуду, играл в шахматы и лото? Ее лицо побледнело, щеки запали, глаза провалились, как огромные темные пещеры, рот алел, словно вся кровь устремилась к губам, волосы реяли черным пламенем. Она сильнее их всех, понял мальчик. Даже певица была сметена дикой красотой Хильды. Он видел, как в крике открывается ее рот, но кричал в безграничном отчаянии и гневе не один только рот — кричали ее руки, ее ладони ее грудь, бедра, все существо ее кричало. Она стояла у края яруса в торжественно-черном, закрытом платье и все же была более обнаженной, чем декольтированная красавица внизу на сцене. Я отдаю всего себя тебе, твоей прекрасной, невыразимой страстности, пело все в мальчике. Ты своим обликом сжигаешь их дотла — так огненная лава слизывает с лица земли трухлявый лес. Хильда еще кричала, закрыв глаза, ее рот, казалось, начал терять свою силу, контуры губ расплылись, руки соскользнули с поручня. Она кричала, обращаясь уже не к сцене, а запрокинув голову вверх, к своду, будто ища там того, кто имел бы силу предотвратить нечто страшное, невообразимое.
Отец обнял ее за плечи и подтолкнул к выходу, чтобы успеть увести до того, как взметнется буря. Звук закрываемой двери потонул в гаме сцепившихся в партере противников. Медленно закрылся занавес. Шум усиливался. Множество голосов пели «Германия превыше всего». Кто-то пытался противопоставить им другую песню, но голоса были слишком слабы и малочисленны, чтобы одержать верх. Мальчику казалось, будто стены содрогаются от шума.