— «Мужчина не виноват, — сказала она, — я сама так хотела. Он был лучше, чем я».
— Это же был венгр! Понимаешь, венгр! Мадьяр! Эйен! — вставила Хильда.
— Клянусь мамой, все думали, что она умирает.
— Потому что она была такая маленькая и хрупкая, настоящая куколка. — Хильда передала мальчику еще горсть зерен.
— Но она оклемалась. И к счастью, мой друг, фельдфебель-лейтенант, взял тогда с собой людей, которые могли все подтвердить. Слух об этом случае докатился до офицерского казино. А там был такой обер-лейтенант по фамилии Чокай, может, вы уже где-нибудь слышали его имя. Его отец был главнокомандующим, и поэтому Чокай знал многих людей, даже в Вене. Он написал в Вену в один госпиталь врачу, полковнику, имя его я сейчас не припомню, и спросил, что тот думает по этому поводу. В ответ на это из Вены тут же прислали трех профессоров из университета, все знаменитости с мировым именем, специалисты в области сравнительной урологии, три корифея. И они восемь дней обследовали Дерека Бачи. Один из профессоров, такой примериус профессор доктор Йозеф Белославек, родом из Брюнна…
— Кажется, раньше он был из Мэриш-Трюбау, — поддела Хильда.
— Так вот, он сказал моему другу, фельдфебелю-лейтенанту: такое ему ни разу не встречалось на практике ни в Мэриш-Трюбау, ни в Брюнне. Настоящий феномен. Спустя неделю они установили, в чем была загвоздка. А дело было в том, что там, где у вас и у меня два, вы понимаете где, у него было три. Так вот, там у него было три, вы понимаете чего. И именно поэтому он мог так много, потому что, пока два были в работе, третье могло отдохнуть. Но что интересно, он был абсолютно бесплоден. У него было много, однако много не всегда дает много, если в этом нет того, что составляет суть. Вы понимаете? Узнав это, он тут же пришел к примериусу Белославеку и спросил: «Господин главный врач, разрешите обратиться с вопросом, можно ли здесь что-нибудь сделать?» Тогда три светила собрались на консилиум и выразили ему свое решение в том смысле, что лишнее надо вырезать.
— Меня тошнит от твоего рассказа, — сказала Хильда.
— Так не слушай! Верите, совершенно безвредное хирургическое вмешательство. И в ту же неделю его прооперировали, а теперь он живет неподалеку от Румберга и у него шесть детей. Как выяснилось при операции, это лишнее нейтрализовало два остальных. Вы понимаете, молодой человек? Нейтрализовало!
Господин Нечасек умолк, а мальчик совсем растерялся. Чтобы хоть что-нибудь сказать, он спросил:
— А разве им нечем было другим заняться там, на войне?
— И для таких вещей всегда есть время, — ответил господин Нечасек. — Может быть, в грядущей войне уже нет, но тогда еще были другие времена.
— Вы думаете, будет война, господин Нечасек?
— Войны бывают всегда. Они всегда были и всегда будут.
— Ты становишься все ограниченнее, — упрекнула Хильда.
— И кто против кого, господин Нечасек? — поинтересовался мальчик.
— Об этом я предпочел бы не распространяться, молодой человек, — ответил господин Нечасек.
Потом они пили кофе. Господин Нечасек, лежа в постели, наблюдал за мальчиком, который неотрывно смотрел на Хильду. Она держала чашку перед собой, низко к ней наклонившись, открывая его взору сильное крепкое тело.
О войне, о бункерах, которые строились в горах, об их действенности, их размерах и прочности, о стратегии будущей войны много говорили и завсегдатаи Дома любителей природы. Мальчик поднимался теперь туда только с отцом, потому что мать проверяла бухгалтерию для какого-то торговца зерном.
Когда отец и сын принесли из кухни гороховый суп, к ним подошла Янка. Мальчик обрадовался: в такие дни отец был настроен особенно благодушно. После обеда мальчик пошел по ягоды. Он собирал ежевику, губы и пальцы его скоро совсем посинели. На лугу ниже гостиницы, в высокой сухой траве, он увидел отца и Янку. Они лежали рядом и смотрели в небо. Отец держал Янку за руку. Мальчик повернул обратно в лес и побродил там еще немного. Выйдя из леса, он нашел их обоих на другом месте, рядом с ними сидел Эрих. Место было выбрано так, чтобы никто не мог подойти незаметно. Мальчик подсел к ним. Они не прервали беседы.
Подул ветер, пригнул травы. Задрожали верхушки сосен. Облака набухли, потемнели. Приближался дождь. Разговор шел о возможной мобилизации, о том, какие возраста будут призваны, о командных должностях, об офицерах-немцах, будут ли их посылать на границу, о Красной Армии — действительно ли у нее так много самолетов, чтобы доставить целые дивизии в Богемию и Моравию, о вероятности газовой войны, о близящемся поражении в Испании. Это вызывало мрачные мысли, настроение у всех упало. Только Эрих каждому слову о поражении и бессилии противопоставлял вопрос. Он превращал вопросы в контрвопросы и вскрывал взаимосвязи, которые проясняли возможность новых поворотов. Мальчик думал: как остер его ум, как хладнокровно, непреклонно он держится. А каково бывает ему, когда ночью он лежит в своей комнате, слышит шелест деревьев и думает о доме? Интересно, откуда он родом? Как я рад, как горд, что знаком с таким человеком. Что бы он подумал обо мне, если бы узнал о моих воскресных брадобрейных прогулках с Нечасеком? Вспоминает ли он Хильду? Жалеет ли, что прогнал ее, или он вынужден был ее прогнать? Наверное, ему приказали. Как живет он без ее любви? Или такому, как он, лучше живется без такой Хильды? И как могла она после столь умного человека жить с этим господином Нечасеком? Или она просто так взяла Нечасека к себе, однажды вечером, от отчаяния из-за Эриха, от обиды? А если они переживут войну — или то, что надвигается на нас, — будут ли они тогда вместе? Сойдутся ли опять? Или Нечасек сделал их любовь невозможной? Только бы это было не так, пожелал мальчик. Если наше дело победит, любящие обязательно должны быть счастливы. Он подумал об отце и Янке, но тут же отогнал эту мысль.