Пока он сидел и наблюдал за спорящими, Эрих тоже глядел на него. Заметив это, мальчик спросил:
— Почему ты больше к нам не приходишь? Мы были бы так рады.
— Приду, — пообещал Эрих, — после, когда мы снова сможем быть самими собой.
Ветер усилился, становилось прохладно. Все поднялись.
Эрих сказал отцу:
— Разве мы знаем, кто будет нас однажды расспрашивать? Или допрашивать. Тебя, меня и даже мальчика. Разве не лучше нам пока ничего не знать друг о друге? Может, от этого будет зависеть наша жизнь.
Воцарилось молчание. Эрих с напускной улыбкой сказал:
— Я ведь майский ребенок. Ты же знаешь, нам везет, только надо смотреть в оба. И остерегаться сильных чувств.
— Вы оба майские дети. Малыш тоже майский ребенок, — заметил отец.
Янка посмотрела на мальчика, тот не понял и переспросил:
— Я ведь родился на сретенье Марии, в феврале.
— Вот именно, — сказала Янка и, как ему показалось, лукаво подмигнула.
Обходя болотистое место, они отстали от Эриха и отца, и мальчик, пользуясь случаем, спросил, что все же значит «майский ребенок». Янка ответила:
— Есть такое поверье, будто дети, зачатые в мае, всю жизнь беспомощны против любви. Чувства играют у них первую роль. Так люди говорят.
Они нагнали мужчин. Янка взглянула на отца и сказала, обращаясь больше к нему, чем к мальчику:
— Но бывает такое не только у майских детей.
Внезапно полил дождь и промочил их до нитки.
Хозяин гостиницы затопил большую печь. Все сидели, тесно прижавшись друг к другу, сушили куртки и рубашки. Кто-то рассказывал о многоэтажных домах в Москве с центральным отоплением, где во всех помещениях поддерживается нужная температура. Одни находили это очень современным, другие хвалили печное отопление, которое не снижает влажности воздуха. От комнатного отопления перешли на башенки и украшения, которые теперь вошли в Москве в моду. Разгорелся спор, является ли это отклонением от основного направления прогрессивной архитектуры. Нашлись защитники и противники, предлагались обоснования, высказывалось непонимание. Настроение поднялось, потому что всем было ясно, что речь здесь идет о большем, нежели об архитектуре и стиле. От непонимания в этих вопросах скоро перешли на непонимание в гораздо более важном. Назывались имена людей, которые были известны большинству в зале, всего несколько лет назад они сидели здесь вместе со всеми за столами и с открытым сердцем и подкупающей искренностью говорили и думали о деле, которое было для всех самым главным. Трудно было представить себе, что они стали предателями и врагами. Сумерки проникли в зал. Но света не зажигали. В полутьме говорилось легче, свободнее. Мальчик попробовал вспомнить людей, о которых шла речь, их черты, одежду, их голоса, но понял, что, кроме имен, ничего о них не знает. А некоторых он не помнил даже по именам.
Зазвучал голос Эриха, мальчик закрыл глаза, чтобы лучше слышать.
— Я встречал предателей, — говорил Эрих, — а за них я обе руки готов был положить в огонь. — Он говорил громче обычного, торопливо и почти угрожающе. — И тому, кто этого еще не понял, я повторяю: речь идет о жизни и смерти.
Тон его не допускал возражений. Будто он хотел разом покончить со всеми разговорами, будто не желал больше ничего об этом слышать. Будто такой разговор мог чему-то повредить. С каждым словом росло его возбуждение. В Эрихе появилось то, чего прежде мальчик никогда в нем не замечал, — раздражение по отношению к спрашивающим: против кого готовится следующая война. Кого мы должны защищать в ней? В чем наша сила и в чем слабость?