— Слово имеет начальник большого шагающего экскаватора Анатолий Павлович Усков! — услышал он голос председателя.
Инженер вздрогнул, не сразу оторвавшись от своих дум. Потом торопливо поднялся, захватив листок с конспектом. Вот он медленно идет через зал, поднимается на трибуну, щурится в лучах прожектора. Видя, что тысячи глаз устремлены на него, он чувствует, как сразу становится влажным и тесным воротничок рубашки.
Нет, он не будет волноваться! У него есть что сказать всем этим людям, собравшимся сюда для того, чтобы по воле могучего нашего народа защищать мир. Негромко, неторопливо рассказывает он притихшему залу о гигантских работах, которые ведутся сейчас, о необыкновенных советских машинах, работающих на великой трассе.
Он говорит, но мысль, которая пришла ему в голову, когда он ездил на место былого сражения, не дает ему покоя. И, отодвинув бумажку с тезисами в сторону, он говорит, сурово сдвинув темные брови:
— Мирные стройки — это всенародная гордость, это выражение могущества нашего государства, его неисчерпаемых резервов, его силы. Пусть помнят об этом слишком ретивые вояки, мечтающие о нападении на нашу Родину!..
На миг он останавливается, удивленный. Что это за шум поднялся? Из-за слепящих прожекторов ему не видно зала. Но он догадывается. Это аплодируют его словам, аплодируют шумно, упорно, так, что кажется, будто крупный весенний дождь стучит о железную крышу.
И, грозно сверкнув глазами, инженер произносит:
— Мы, сталинградцы, говорим слишком ретивым воякам: не забывайте про Сталинград, не забывайте уроков истории!
ЗАПОЗДАЛОЕ ПИСЬМО
«Милая Лидочка, здравствуй!
Я не писала тебе целых сто лет, и ты, наверно, совсем забыла мой, как ты когда-то говаривала, «взбалмошный» почерк. Каюсь, я не ответила тебе на ту давнюю открытку, но это не значит, что я забыла нашу милую, умную, рассудительную Лиду. Наоборот, я часто вспоминаю тебя. Когда мне бывает трудно, я даже мысленно советуюсь с тобой, и мне кажется, что я всегда угадываю, что ответишь ты своей беспокойной Аньке, и, честное пионерское, всегда точно следую этому твоему предполагаемому совету.
Что поделаешь! Годы, проведенные в институте, приучили меня в трудную минуту обращаться к нашему милому курсовому оракулу. А так как, признаюсь честно, трудных минут здесь у молодого инженера товарища Ковалевой хватает и мой диплом, увы, не служит универсальным ключом к решению всех производственных задач, то должна сказать: мне очень и очень недостает тебя, твоего «хладного» ума, такого всегда спокойного и рассудительного.
Может быть, взвесив все на аналитических весах своей неодолимой логики, ты объяснила мое молчание тем, что мы холодно расстались. Если так, логика тебя подвела. Признаться честно, твое решение остаться в Москве было одним из первых настоящих моих жизненных разочарований. Другу надо все говорить напрямик. И в этот день мне действительно казалось, что я обманывалась в тебе. А ведь ты была мне больше чем друг: ты чем-то заменила для меня отца, погибшего на войне; да-да, именно отца, которого я очень любила и которому доверяла все, чего не доверила бы и моей доброй маме. Среди всех девушек и ребят, которые с нами учились, ты казалась мне самой настоящей. И, конечно, не только потому, что была начитанней, талантливей нас, а потому, что при всей своей любви к жизни ты всегда, как мне тогда казалось, умела спокойно предпочесть общественное личному. А это ведь порой нелегко, ох, нелегко делать!
Мы видели в тебе будущее светило нашей науки — гидромеханики. Когда я думала о будущем, я всегда представляла тебя, красивую, умную, смелую, руководителем каких-то работ невиданного размаха.
И вдруг… ах, это мне «вдруг»! — даже сейчас больно об этом вспоминать… Помнишь, как мы обрадовались, когда нам сказали, что дипломы с отличием дадут нам право выбирать место будущей работы? Я, даже не раздумывая, выбрала, конечно, Волго-Дон. И разве могло быть иначе! Валерий Яковлев и Федечка Кошкин, которые вместе со мной получили сюда назначение, на радостях даже расцеловали гардеробщицу тетю Пашу. И вдруг Кошкин мне говорит: «Твоя почтенная Лида остается в Москве научным сотрудником в исследовательском институте». Это сообщение показалось мне сначала нелепым, потом страшным. Да-да!
Лидочка, ты прости меня за прямоту, но мне показалось, что в то время, когда все мы, весь курс, стремились попасть на передовую, ты, воспользовавшись правом выбора, дезертировала в тыл. Так я тогда думала, и мне было особенно больно, потому что ты была самой близкой моей подругой.