Прости за эти жестокие слова. Я написала о том, что думала о тебе тогда, потому что теперь я уже так не думаю. Сейчас я уже не прежний «восторженный козленок», как ты меня называла. Волго-Дон — великая школа. И если институт вооружил нас знанием — он учит этим оружием управлять. Он закалил меня, научил простому, но не сразу дающемуся умению сначала все хорошо обдумать, взвесить, а потом решать или делать. Теперь я уже не считаю себя героем, устремившимся на «передовую», а тебя дезертиром, «скрывшимся в тылу». Наоборот, я верю, что твой ясный, спокойный разум подсказал тогда тебе трезвое решение пойти туда, где ты лучше применишь свой талант экспериментатора и принесешь больше пользы народу. И твою любовь к Москве я понимаю. Я помню, как на практике в таджикских горах ты ни за что не хотела переводить часы на местное время и упрямо жила по московскому. Что ж, Москва стоит такой привязанности, тем более что там твое гнездо, где ты родилась и выросла. Да и трудно так вот, сразу оторваться от сияния Москвы и ехать чорт знает куда — в пустую солончаковую степь, где только суслики посвистывают да ползают отвратительные степные гадюки, короткие, как морковка, но страшно злые.
Нам действительно досталось на первых порах. Жили в палатках, работали в накомарниках, воевали с гнусом — отвратительной мошкой, вполне оправдывающей свое название. Валерий оказался почему-то, с точки зрения гнуса, невкусным. Зато милого Федечку гнус сразу оценил, и, не довольствуясь накомарником, инженер Кошкин мазал себе лицо и шею какой-то им самим выдуманной смесью из глины и керосина, благодаря чему походил на мумию.
Но, милая Лидочка, что значили эти смешные невзгоды по сравнению с тем, что раскрыла перед нами эта стройка! Сейчас каждый пионер знает ее значение, ее масштабы. Ты читала, конечно, о новых гигантских советских машинах, работающих у нас. Но разве по описанию можно их себе представить! И разве что-нибудь сравнишь с гордым — да-да, с гордым! — сознанием того, что вот я, простая советская девчонка, Анька Ковалева, дочь рабочего, погибшего на войне, строю сооружения, которые будут украшать нашу землю и в две тысячи и в три тысячи… бог знает, каком далеком году!
Я, Лидочка, конечно, не настолько наивна, чтобы возомнить, что все это строим только мы, работающие здесь. Говорят, что только на наш объект шлют свою продукцию пятьсот советских заводов. Но все-таки это не то что видеть собственными глазами, как изо дня в день вырастают в голой степи величайшие сооружения.
Милая Лидочка! А какой здесь простор для технической мысли! Стройка растет не по дням, а по часам. И так же быстро растут люди. Мы прибыли сюда в одно время с новыми земснарядами. Только не со стокубовыми, какие мы изучали в институте, а с огромными, недавно сконструированными, производительностью пятьсот кубометров грунта в час. На одно из этих судов нужен был начальник. Федечка Кошкин, с высоты своего инженерного диплома, эдак снисходительно изъявил желание «временно работнуть» за начальника, пока не подготовят нужного человека. И с треском провалился. Техника обогнала все то, что мы еще недавно изучали. И пришлось самоуверенному инженеру Федечке отправляться на соседний объект набираться опыта у тамошнего начальника земснаряда, из демобилизованных солдат, выросшего на стройке в крупного гидромеханизатора.
Впрочем, здесь все непрерывно учатся, и я в том числе. Не учиться тут невозможно, Ведь мы создаем такое, чего еще не было на земле. Сами на ходу вырабатываем новые методы, соответствующие новой, невиданной технике, а это, в свою очередь, заставляет нас учиться и совершенствоваться. Тут как-то села я в кабину 25-тонного самосвала (у нас уже работают и такие), чтобы доехать до центрального поселка. На ухабе машину тряхнуло. Из-за светового щитка вывалились мне на колени две книги: «Механика» и «Сопротивление материалов». Шофер, увидев мое недоумение, смеется: «Чего удивляешься, девушка? Техникум я еще перед войной кончил. Сейчас этого мало. Мне вон какую машинищу доверили! Вот и поступил на заочный в автодорожный институт». Среднего образования шоферу мало! Вот они, дела-то какие у нас, Лидочка!
Милая ты моя умница-разумница! А люди какие здесь! Уверяю тебя, попади ты сюда, даже при твоем «хладном» уме ты обязательно влюбилась бы, и не в кого-нибудь персонально, а во всех сразу. Вот тут всё пишут о двух наших подружках-электросварщицах. Фантастические вещи! Работая на сварке каркасов, они выполняют план на тысячу процентов. Не тебе, инженеру, объяснять, что это значит. Я представляла их себе сказочными богатыршами. А тут как-то сижу на концерте в нашем клубе — к нам на стройку артисты из Большого на гастроли приехали. Максим Дормидонтович Михайлов поет «Чуют правду». Стекла дрожат. А со мной рядом сидят какие-то девушки, маленькие, щупленькие, обе очень хорошенькие, в легких крепдешиновых платьицах. Слушают и плачут: Сусанина им жалко. Слезы в горошину текут по щекам, на колени падают, они этого и не замечают… Очень они меня заинтересовали. В перерыве спросила знакомого инженера, кто эти смешные девушки. А он мне отвечает с упреком: «Ну как же вы не знаете? Это же наши знаменитые электросварщицы! О них вся страна говорит. А вы — «смешные»!..» Вот тебе и слезы в горошину!