Механик покорно встал на место и, стараясь не делать резких жестов, продолжал рассказ:
— Мы достали в библиотеке книжку о вымерших гигантах. Нашли рисунок скелета мамонта, попробовали по нему все эти кости разложить по порядку. Выяснили, что отыскали всего только остатки черепа да несколько позвонков. А остальное, как ни старались, не нашли. «Ну, — думаем, — и то ладно. Городской музей фашисты сожгли, и восстановленному музею будет недурной подарочек».
Тут как раз приспело время за частями в город ехать. Снарядили машину. Кузов мы набили стружками, туда уложили все наши доисторические трофеи со Змеиного ручья. А меня ребята уполномочили после всех дел в городе заехать в музей и всё это туда сдать.
Дела свои я быстро отрегулировал. Качу в музей. Нашёл заведующего, маленького, чистенького такого старичка. Эх, думаю, держись, папаша, сейчас я тебя поражу! «Принимайте, — говорю, — остатки вымершего гиганта-мамонта с приветом от строителей Волго-Дона...» И представьте себе, он ни чуточки не удивился. Только вскрикнул радостно: «Со Змеиного ручья?» — «Так точно, — говорю, — оттуда. А кто вам, позвольте узнать, доложил, что мы там между прочими делами и мамонтом немножко занимаемся?» Вместо ответа тянет он меня в какую-то комнату. И вижу я: лежат там на полу огромные кости. «Это, — говорит, — привезли экскаваторщики с четырехкубовых машин. А это, — говорит, — подарок от товарищей с малых шагающих». И спрашивает: «Ваш, — говорит, — забой, наверно, ниже по ручью, у самой реки был?» — «Точно, — отвечаю. — И это вам известно?» — «А вот, — говорит, — взгляните на схемку. Мамонт этот, вероятнее всего, увяз в болоте при пойме, вот здесь. Видите, река раньше так текла, и наводнения разбросали части скелета по течению. Ну, а потом река ушла, осталась только эта старица, которую вы зовёте Змеиным ручьём. А сейчас вот, работая в разных местах, вы и отыскали все эти кости».
Видите, как это всё, на поверку, повернулось! Оказывается, что не одни мы такие умные и за палеонтологию взялись, — экскаваторщики тут нас даже опередили...
Ну вот и вся история с нашим мамонтом со Змеиного ручья. Не знаю, почему уж она вас так заинтересовала... Да и что такое этот наш мамонт?! Вон на будущем дне будущего Цимлянского моря учёные вместе со строителями древний город Саркел откопали. Чуть не через решёта, говорят, песок просеивали, чтоб какая-нибудь старинная бляшка или бусинка для науки не пропала. А мамонт — животина изрядная. Его найти не больно хитро, раз на след напал.
Рассказчик засмеялся, но вспомнил, что его рисуют, и опять покосился на художника. Тот уже сделал какой-то последний штрих, прищурившись полюбовался, поставил в углу листа два своих инициала, маленькую цифру «51», потом сорвал лист с папки, вскочил и молча протянул Алексею Измайлову.
С бумаги смотрело лицо рассказчика, запечатлённое с большой точностью, но отнюдь не холодное и не неподвижное, каким оно было в течение всего нашего предшествовавшего знакомства, а живое, весёлое, добродушное, каким мы видели его в конце рассказа о мамонте. По сравнению с оригиналом оно казалось слишком молодым.
— Сколько вам лет? — не удержавшись, спросил я.
— Двадцать девятый, — ответил Алексей Измайлов, криво улыбнувшись изуродованной щекой. — Не верите? Гляньте в партбилет... Ничего не поделаешь... война.
Сын Сталинграда
У каждого случаются мгновения, когда с необыкновенной яркостью возникают в памяти, казалось бы, совсем позабытые лица, картины, целые сцены, и, снова видя это уже с дистанции многих лет, человек спокойно и мудро передумывает и переживает то, что он уже однажды передумал и пережил.
Нечто подобное испытывал Анатолий Павлович Усков, ожидая своей очереди выступить на Всесоюзной конференции сторонников мира. Он сидел в переполненном зале среди именитых людей, которых никогда до того не встречал, но которых узнавал по знакомым портретам и фотоснимкам. Его предупредили, что на этом заседании ему дадут слово. И вот, теребя в дрожащих от волнения пальцах листок с планом своей речи, он ждал. И вся его жизнь с тех самых лет, когда мальчишкой он ловил пескарей на волжских перекатах у грузовых пристаней, и до этого вот момента, когда ему предстояло подняться на трибуну и от имени строителей сказать здесь слово мира, весь его жизненный путь возникал в радостно взволнованном воображении короткими, яркими картинами.