Он говорит, но мысль, которая пришла ему в голову, когда он ездил на место былого сражения, не даёт ему покоя. И, отодвинув бумажку с тезисами в сторону, он говорит, сурово сдвинув тёмные брови:
— Мирные стройки — это всенародная гордость, это выражение могущества нашего государства, его неисчерпаемых резервов, его силы. Пусть помнят об этом слишком ретивые вояки, мечтающие о нападении на нашу Родину!..
На миг он останавливается, удивлённый. Что это за шум поднялся? Из-за слепящих прожекторов ему не видно зала. Но он догадывается. Это аплодируют его словам, аплодируют шумно, упорно, так, что кажется, будто крупный весенний дождь стучит о железную крышу.
И, грозно сверкнув глазами, инженер произносит:
— Мы, сталинградцы, говорим этим слишком ретивым воякам: не забывайте про Сталинград, не забывайте уроков истории!
Послание потомкам
Григорий Рассыпнов, невысокий, прочно сложенный молодой человек с широким, добродушным обветренным лицом, бригадир молодёжной бригады бетонщиков, о которой недавно щедро и хорошо написала комсомольская газета, пружинистым шагом ходит взад и вперёд, ловко двигаясь в тесных промежутках между койками.
Помещение выглядит необычно. Это круглый, довольно просторный чум с дощатыми стенами, с узкими, продолговатыми окнами. Кровати расположены в нём, как спицы в колесе. Посреди чума — стол, и за ним над чистым листом бумаги, нетерпеливо вертя карандаш, сидит Надя Боброва, миниатюрная черноволосая девушка лет восемнадцати. В своём пёстром шёлковом платьице, в небрежно накинутой на плечи меховой шубке, как бы подчёркивающей, что девушка пришла сюда ненадолго и скоро уйдёт, с густой шапкой коротко остриженных волос она похожа, пожалуй, на одну из тех актрис, что исполняют в театре роли мальчишек. На самом деле это электросварщица, и притом знаменитая не только в своём строительном районе, но и по всей трассе. Больше того: это бригадир электросварщиков, соревнующихся с бригадой Рассыпнова.
Чёрными насмешливыми глазами она следит за тем, как Григорий маневрирует в тесных проходах. Перед ней возле листа бумаги стоит пустая бутылка с тщательно отмытой этикеткой, лежит обломок сургучной палочки, горит свеча. Странно выглядит эта свеча в помещении, освещённом электричеством.
В глубине чума, в тени, полулежит на койке Али Кутлукузин — большой смуглый парень с бровями такими широкими и густыми, что они похожи на чёрных мохнатых гусениц. По правилам общежития, лежать в одежде на койках строжайше запрещено, и Али устроился очень хитро: ноги у него находятся на табуретке, и в любую минуту, как только начальник обратит на него пристальный взгляд, он может соскользнуть с постели и усесться как ни в чём не бывало.
Но Григорию сейчас не до правил. Продолжая шагать своей бесшумной кошачьей походкой, он нетерпеливо ерошит на голове короткий русый бобрик, кусает губы, вздыхает, сосредоточенно морщит лоб.
— Видели бы тебя сейчас читатели комсомольской газеты: вожак молодёжи, волжский богатырь в муках творчества! — насмешливо замечает Надя и начинает нетерпеливо постукивать карандашом по своим мелким, ровным, перламутрово-белым зубам.
Григорий царапает девушку коротким, сердитым взглядом, но молчит. Он явно сконфужен.
— Может быть, свечу погасить? Жалко, догорит, бедная, пока ты тут чум меряешь, — неумолимо продолжает Надя.
— Главное, хорошо начать, — говорит Григорий, сосредоточенно хмуря лоб. Он резко остановился перед столом, и лицо его, открытое, широкое, осветилось довольной улыбкой: — Нашёл! Давайте начнём, как у Маяковского: «Уважаемые товарищи потомки!» А?
Наступает молчание. Слышно, как где-то вдали воют моторы бетоновозов, как под окнами барабанит увесистая весенняя капель, как совсем уж рядом перекликаются сверчки, неведомо откуда появившиеся в этом временном посёлке строителей.
— Знаменито, граждане! — отзывается издали Али Кутлукузин, всегда и во всём согласный со своим бригадиром.
Но девушка сердито отбрасывает карандаш и, поправив на плечах шубку, насмешливо смотрит на Григория своими колючими глазами:
— Эх, знала бы комсомольская газета, что воспетый ею бригадир бетонщиков такой лентяй, что и своих слов найти не может!
— А что, плохо? — напористо говорит Григорий. — Стихи-то какие, звучат-то как!
— Хорошие стихи! — эхом отзывается Али.