Легко понять радость, которую мы испытали, когда где-то невдалеке впереди себя услышали вдруг голоса. Они звучали еле слышно, и порой казалось, что это обман усталого слуха. Мы ускорили шаг, и, как это всегда бывает в тумане, голоса сразу оказались так близко, что легко было узнать, что разговаривают две женщины. Они разговаривали на ходу и шли в том же направлении, что и мы. По тому, как уверенно двигались они и как спокойно беседовали, видно было, что дорога эта для них привычная и им не впервой ходить по степи в туман и распутицу. Разговор у женщин завязался, повидимому, уже давно.
...— Так он вам прямо и сказал? — отчётливо произнёс молодой, звонкий женский голос. И в нём прозвучали сразу и удивление, и гнев, и сочувствие.
— Так-таки и сказал, — отозвалась другая низким, грудным контральто, и хотя говорила она по-русски, в самой манере произносить слова звучала украинская напевность. — Так и сказал: «Уйди, говорит, Ольга, отсюда, потому мне сейчас вот как не до тебя!» У меня даже сердце упало: «Как не до меня? А до кого? Может, до этой глазастой сварщицы Надьки? Может, до этой рыжей инженерши, что в штанах ходит?» А он, Женечка, знаешь что? Он смеётся. «Раз, говорит, Ольга, я пятнадцатый год твой характер терплю, — значит, говорит, ты от меня не только весь женский пол, а само солнышко заслоняешь». Слышишь, Женечка, что придумал, чёрт длинноногий! «А сейчас, говорит, всё же уйди, не до тебя! У меня, говорит, сейчас все мысли, все силы — всё к одному: как наша работа воду выдержит, а ты, говорит, отвлекаешь». Я его, Женечка, отвлекаю! А? Для него ребят на дочь-малолетку оставила, десять вёрст такую грязюку промесила, и пожалуйста вам... Ну ты скажи, Женечка: не обидно мне?
— Все, все, все они, Ольга Петровна, такие! Да-да-да! — зачастила та, которую звали Женечкой. — Все, ну абсолютно все! Знаете, откуда я к своему сюда ехала? Из Сибири. Четыре тысячи километров!.. Интересная работа, учёба, батя — первый человек на заводе. Дом. У меня своя комната в два окна, мама обо всем заботится, мне только работай да учись! А я, как последняя дура, всё бросила, с отцом поссорилась — и к нему сюда. Здравствуйте! Приехала!
— А ведь вы, говорят, и женаты тогда не были?
— Ну, правильно... Да и там, дома, на заводе, между нами ничего такого не было. Ну дружили, ну в вечернем техникуме вместе учились, провожал он меня... Ну, там, в театр ходили. И всё. Я ему и поцеловать-то себя ни разу не разрешила... Он ведь у меня только на работе Илья Муромец, а так он робкий... Я до того на него тогда рассердилась, что даже на вокзал его провожать не пошла: как же, променял меня на какую-то стройку! А потом, как отсюда первое письмо пришло, как написал он нам, что работать начал, что в палатке живёт и комары его тут едят, я и сорвалась. Мать плачет, отец в комсомольский комитет на меня подать грозит, сама слезами обливаюсь. Но нет: поеду, и всё! Оттого, что он сюда ушёл и меня ради этого оставил, он мне даже милей стал... Первые-то месяцы мы в общей палатке прожили. Бывало комары так нажиляют — глаз не раскрыть, а ему что, он разве ценит?
— Как мой, как мой! Два сапога — пара.
— Все они такие, мужчины, Ольга Петровна, — тоном большой житейской умудрённости произнесла Женечка. — Какого ни возьми... И ведь что обидно: экскаватор у него самоновейший — это ему страшно лестно, этим он гордится, а что рядом молодая жена — это ему не важно, этого он и не замечает!.. Реветь, реветь хочется! И ведь реву — вы что думаете?.. Помните, из Малого театра к нам на гастроли приезжали? Я как раз тогда новое платье сшила. Может быть, видели — это бордовое, из крепжоржета, с пелеринкой? Оно ко мне очень идёт. Я радуюсь: вот обновлю! И он рад. Хоть на языке-то у него всё «деловые кубометры» да «деловые кубометры», а театр любит. Бывало дома ни одной постановки с ним не пропустим. И тут: надел серую тройку, в которой он на Конференцию сторонников мира в Москву ездил, ботинки начистил, хоть в них смотрись! Я ему свой батистовый платочек в кармашек сунула — ну, куда там!.. Идём, радуемся. А навстречу на самосвале его сменщик несётся. Весь в глине. Мой ему: «Ты куда?» Тот кричит: «За механиком! Беда — поломка, второй час стоим!» Мой как был в новом костюме, с моим беленьким батистовым платочком в кармане, так в кузов и прыгнул. Стучит кулаком по кабине: «Назад, в карьер!» Я стою как дура на тротуаре, а он обо мне забыл и думать. Уж потом издали крикнул: «Ступай в клуб, приеду туда!» Вот я и сидела одна рядом с пустым местом, сидела и злилась до самого перерыва... Ольга Петровна, милая, вы подумайте, каково это мне, в новом платье, сидеть рядом с пустым местом? Ну, думаю, вернись только, я тебе покажу! И весь перерыв проходила в фойе с инженером Капустиным — знаете, из гидромеханизации, блондин такой, высокий, очень симпатичный.