Но вот стальные мачты зашагали по трассе великой стройки. С их вершины, с высоты птичьего полёта, в погожие дни можно было видеть окрестности километров на пятнадцать-двадцать. Перед Петром Синицыным начали открываться картины больших, непонятных ему строительных работ, сменявшие одна другую. Среди изрытой, развороченной степи юный монтажник видел в облаках пыли целые стада больших и сложных машин; машины эти казались ему сверху живыми существами, а маленькие люди, сидевшие в их кабинах и так умело управлявшие ими, — мозгом этих гигантов.
Всё это было так необычайно, что всегда дисциплинированный монтажник иной раз прекращал работу и застывал, безмолвно и очарованно созерцая происходящее. Среди работающих на стройке было много его погодков, самых обыкновенных парней и девушек. И он с неудовольствием начал замечать, что завидует им, уверенно хозяйничающим на всех этих сооружениях, управляющим машинами и механизмами, по сравнению с которыми его собственный инструмент казался ему простым, как каменный топор. Вся страна следила за работой этих парней и девушек, а он, Пётр Синицын, со своими товарищами продолжал ставить всё одни и те же, похожие одна на другую мачты, тянуть бесконечные провода, совершенно одинаковые и в тайге, и в степи, и на трассе огромных строительств.
Вот тут-то Синицын и почувствовал, что начал к своей профессии охладевать. Видя, что это уже начинает отражаться и на работе, он однажды доверил тревожные свои мысли мастеру Захарову, который когда-то приобщил его к сложному делу верхового монтажа. Захаров, или, как все его называли, Захарыч, человек покладистый и даже осуждаемый начальством за мягкость и панибратство с подчинёнными, с недоумением посмотрел на своего ученика, потом вдруг покраснел до испарины и пустил такую очередь солёных, дореволюционного качества, словечек, что Пётр отскочил от него и поспешил убраться, не ожидая ответа по существу.
Но вечером, приняв от бригады работу, мастер сам подошёл к Синицыну, взял его за плечо своей маленькой жёсткой рукой и, посмотрев в сконфуженные глаза парня, сказал с упрёком:
— Петька, профессия баловства не терпит! Она — как жена: выбрал — люби, по сторонам не поглядывай, а то будет тебе грош цена и название тебе от всех будет — вертопрах...
Квартировали в ту пору монтажники в доме на окраине посёлка. В большой комнате жило человек шесть. Мастер жил здесь же, в уголке, отгороженном одеялом. Ночью, когда все уже храпели на разные голоса, Синицын ворочался и не мог уснуть. Он уж принимался и считать до ста и обратно и пытался представить, как он, стоя наверху, на краю мачтовой балки, вдруг срывается и летит вниз; все эти неоднократно проверенные способы самоусыпления на этот раз не помогали. Сна не было. Разговор с мастером снова и снова приходил на ум.
Вдруг Пётр услышал, как в углу скрипнула деревянная кровать и кто-то на ощупь, осторожно обходя спящих, пробирается к нему.
— Маешься? — услышал он рядом с собой шёпот Захарыча. — И мне что-то не спится... Вертелся, вертелся, аж бока болят... Очень ты меня, Петька, сегодня обидел!.. Я што! Меня можешь какими хошь словами критиковать — выслушаю. Ты дело наше обидел. Профессия — она вещь святая! В неё, брат, верить надо.
Синицын молчал. Его поражало, как это мастер, из которого обычно слова не выбьешь, вдруг так разговорился.
— Вот ты толкуешь — машины. Верно, знаменитые машины, сам любуюсь. А разве в машине только дело? Главное в том, кто в ней сидит. Посади в неё дурака, он машину угробит и дела не сделает. А человек с умом — он и с простыми кусачками себя проявит. Вот ты в нашем деле усомнился, на стройку потянуло. Стройка — она, конечно... А вот не поставим мы во-время на Волге мачты и упоры, не перекинем линию — всей стройке тормоз: машины встанут, питаться им нечем.
Мастер склонился к парню и горячо зашептал ему на ухо. Он был на совещании: предстоит работа огромной важности, невиданная, небывалая. Нужно подвесить между двумя береговыми упорами провода длиной в полтора километра. Да где подвесить! Метрах в ста над рекой. И когда? Теперь вот, срочно, до паводка, а то как раз левобережье без тока и оставишь.
— Слыхал? Вот и разумей, что такое верхолаз-монтажник! И помни, парень: не важно, на какой ты машине сидишь; важно, что ты умеешь, да ум, да сердце, да к делу любовь. А если всё это есть, будь ты хоть перевозчиком на пароме, придёт твой час — проявишься, и народ тебе своё спасибо скажет...
Ночной этот разговор, тихие жаркие слова мастера припомнил Пётр Синицын некоторое время спустя, когда над рекой на обоих берегах уже возвышались огромные ажурные мачты, уходящие в синеву неба, а на них, слегка провисая над стремниной, протягивались толстые, впрочем едва различимые снизу, провода. Небывалая в истории техники задача была уже решена, решена умно, смело, во-время. Но вот за день до того, как по проводам этим должен был пойти ток, контролёры выяснили, что над серединой реки на одной из фаз произошёл обрыв жилы провода.